Ирина Июльская - Летиция, или На осколках памяти

Когда машина скорой уехала, они, неполным составом семьи, без Лиды, наконец, сели за стол ужинать. Картошка остыла, чайник тоже. Мать Ксения, перекрестившись, со вздохом сказала:

– Что с нее взять, с детства больная, дробненькая… хотя шалава та еще! —

Двухстороннее воспаление легких серьезно подкосило Лиду. Высокая температура измотала ее. Нужны лекарства и хорошая еда: масло сливочное, шоколад, фрукты. Ксения, сварила курицу и отлив в банку крепкого куриного бульона, чтобы не остыл, замотала полотенцем. Половину курицы с вареными яйцами в придачу отослала с Валей в больницу. Наварила их штук пятнадцать, наказав старшей дочери:

– Скажи Лидке, чтобы все съела, иначе не подымится. Эко угораздило заболеть! Вдруг с работы выгонят, кому больные нужны… —

Валя сунула банку с бульоном, завернутую в полотенце, к себе на грудь под пальто, чтобы сохранить его горячим и в таком виде поехала на трамвае в больницу. На пятой остановке сошла, а там пешком недалеко дойти. Шла осторожно, бережно держа, как дитя, банку с бульоном на груди. Она вовсе не думала о своем новом пальто, о том, что может ненароком испортить его, пролив бульон, а за него еще и деньги должна, заняла у заведующего гаража недостающую сумму для покупки.

Когда Валентина вошла в палату, где лежала сестра, то вспомнив слова матери, и впрямь испугалась за Лиду, настолько та изменилась. Под глазами темные круги, волосы спутались, лицо бледное, ни кровинки. Усилием воли старшая сестра заставила себя не разреветься. Она помогла Лиде сесть на кровати и стала кормить ее с ложки бульоном, покрошив в него вареное яйцо. Лида покорно открывала рот навстречу ложке и глотала еще не остывший бульон. В этот момент она и впрямь стала похожа на маленькую девочку, которую в семье всегда было принято считать больной, а Валю, – всего-то старше ее на два года – ломовой лошадью.

Немного поев, Лида устало откинулась на подушки и лишь одними губами прошептала:

– Позвони Диме. Я хочу проститься. —

У Вали сердце оторвалось и слезы крупные, как горошины, покатились из глаз:

– Не смей, слышишь! Не смей! – почти выкрикнула она.

На крик открылась дверь в палату и вошел лечащий врач Михаил Егорович, который работал в этой больнице со дня открытия, больше двадцати лет. Он строго посмотрел на сестер и знаком попросил Валю подойти. Она послушно вышла вслед за врачом.

В длинном больничном коридоре рядом с боксами была мертвая тишина и пустота. Нагрузка на персонал большая, рабочих рук не хватает, нянечками работать никто не идет.

Михаил Егорович, тяжело глядя на Валю, сказал:

– Кричать не надо. Нужно достать лекарство, его нет в больнице. Я сейчас выпишу рецепт, но и в аптеках не сыскать, только по связям. На всех не хватает. Если хочешь помочь сестре и другим больным, лучше помой полы. – и он указал на стоящие в конце коридора ведро со шваброй.

– Дайте рецепт, я попробую. – тихо сказала Валя, опустив глаза, но Михаил Егорович уже пошел по палатам к своим больным, а Валя пошла к ведру и швабре с тряпкой.

Вернувшись домой, Валентина сразу сказала матери о том, что нужно срочно достать дефицитное лекарство. Мать задумалась, потом произнесла:

– Дай рецепт.

Валя достала из кармана пальто рецептурный бланк с печатью и подписью врача, и протянула его матери. Ксения пошла на кухню, поставила на плиту ведро с водой, затем достала из-за печки топор, веревку, нож и накинув телогрейку, вышла за порог. Через маленькое оконце кухни Валентина видела, что мать направилась в курятник.

Она вернулась немного погодя, держа в руках окровавленный топор и обезглавленную курицу со связанными лапками. Из куриной шеи стекала свежая яркая кровь и алые капли падали на дощатый пол кухни. Раньше, до этого случая, Ксения всегда просила соседа Федора отрубить голову курице, но сегодня Федька напился и спал в своей комнате. Пришлось Ксении самой управиться. И хоть родом она была из деревни, но резать скотину и смотреть на это не могла. А своих курей она выращивала из маленьких желтых комочков, купленных в зоомагазине на Арбате. В том самом, что прославила в своих стихах Агния Барто. Надо было видеть, как Ксения заботилась о цыплаках: помещала желтые, пищащие комочки в большой короб с лампой накаливания, кормила вареной пшенкой, куда добавляла накрошенные яйца. Как строго отслеживала и спасала цыплят-изгоев, пересаживая их в отдельную коробку, не давая другим цыплятам заклевывать до смерти свою жертву. Даже мясо своих курей, как их называла Ксения, она сама не ела, только яйца от них. Был случай, когда срочно понадобилась курица в качестве блюда для стола, Федор, как на грех, где-то отсутствовал, а попросить больше некого. Пришлось Ксюше самой… Птица долго не давалась, а Ксения, в спешке и волнении, забыла связать ей перед «казнью» лапки. Уложив «приговоренную» к варке на пенек для рубки куриных голов, Ксения замахнулась топором, рубанула, голова отскочила, а курица, забившись в конвульсиях, вырвалась из рук хозяйки и обезглавленная, на рефлексах понеслась метаться по двору, оставляя кровавый след. Поймать ее было невозможно, она размахивала крыльями, будто в надежде взлететь в первый и последний раз в своей короткой куриной жизни. Кто-то из соседей по сараям, быстро принес мешковину и набросил ее на обезглавленную бегунью, она потрепыхалась под ней и затихла навсегда. Дальше все пошло по плану: тушку опустили в ведро с кипятком, перья стали на ней дыбом и легко выщипывались, затем – обжиг на газовой горелке и после потрошения можно приготовлять пищу. Помню, когда была в Америке в гостях, солидный американец спросил у меня, тогда еще относительно молодой:

– Скажите, вам доводилось щипать кур?

Думал вопрос на засыпку, но сильно ошибся. Я ответила:

– Нет щипать не доводилось, это делала моя бабушка. Но все остальное: кормить, рвать мокрицу, собирать яйца из гнезда, ощипывать с перьев пух для перины – доводилось.

Мне потом сказали, что это не простой вопрос, а американская традиция при сватовстве. Так спрашивали невесту, чтобы убедится в ее хозяйском умении. Вот такая история с курами.

Ксения подготовила тушку, собрала целое лукошко яиц из-под своих несушек, все убрала в сумку и ушла.

Ксения одиноко шла по пустынной, плохо освещенной улице окраиной Москвы. С неба опускалась ноябрьская темень, под ногами то и дело попадались дорожные выбоины, наполненные дождевой водой. Держа в руке сумку, мать боялась в темноте упасть в лужу и перебить все яйца от своих несушек. Это было, пожалуй, посильнее страха темных переулков на ее пути.

Наконец она подошла к дому Химы, или Химы Георгиевны, открыла дверь парадного и поднялась по небольшой лестнице, ведущей к квартире Кондрашовых. Муж Химы и отец их дочери Нины, видный районный руководитель, погиб на фронте в последний год войны. С тех пор Хима вдовствовала. Умная, красивая, волевая женщина, настоящая донская казачка – зеленоглазая, брюнетка, которой всего-то недавно исполнилось тридцать пять лет, она могла выйти замуж и не раз, но так и не решилась привести в свой дом мужчину. Она не хотела травмировать свою дочь Нину. Зная ее уступчивый, добрый нрав, мать понимала, что дочка не скажет против ни пол слова. В семье было не принято сюсюкание и излишнее проявление чувств. Конечно, Нина очень любила мать, но Хима была не то, что строга, скорее, она общалась с ней как со взрослой и старалась воздействовать на дочь больше делами, а не словами. Нина вовсе не была дурочкой, но вся натура ее и характер разительно отличались от материнского казачьего духа, ее умения сказать свое твердое «Нет». Дочь была уступчива и незлоблива до истинно христианского всепрощенничества. Про таких говорят: «Блаженна Духом».