Нина Молева - Ошибка канцлера

– Вовсе нет. Но найти предлог, при котором отъезд супругов Голштинских носил бы вполне добровольный и мирный характер. Судите сами, императрицы Екатерины не стало 6 мая, а 25 июля Анна Петровна с супругом вынуждены были оставить Петербург. Это не могло произвести благоприятного впечатления.

– Возможно, часть вины лежала на герцоге Голштинском: он слишком резко возражал против обручения дочери Меншикова с юным императором.

– Я не узнаю вас, Грей! В споре особы царского дома с придворным придворный никогда и ни в каком случае не может быть прав – это же подразумевается само собой. Своим поступком Меншиков дал козыри в руки собственных противников, а их у него немало.

– Особенно после столь сурового приговора над Толстым и Дивиером.

– Я бы не относил к этому числу Дивиера. Приговор над ним действительно отличался суровостью, но недавний скороход императора Петра, превратившийся в петербургского обер-полицмейстера, фигура, не вызывающая сочувствия. Тем более наш министр отмечал редкую наглость в поведении этого выскочки. Хочу напомнить, это Дивиер позволял себе подхватить и начать кружить во дворце племянницу императрицы, обращаться к цесаревне Анне с предложением выпить с ним вина и приглашать на прогулку в своей коляске нынешнего императора Петра II, прибавляя, что будет волочиться за его невестой. Говоря о недругах Меншикова, я имел в виду прежде всего всю многочисленную семью Долгоруких, Апраксина, Трубецкого.

– По всей вероятности, судьба сестры ждала бы и цесаревну Елизавету, если бы не несчастная кончина ее жениха.

– Да, эта принцесса начинает вызывать серьезные опасения у всех царственных женихов. Столько неудавшихся браков, и теперь смерть принца Любского от простуды буквально накануне обручения.

– Меньше чем через месяц после смерти императрицы Екатерины. Один из наших корреспондентов передает слухи о якобы задуманном Меншиковым браке Елизаветы с его сыном.

– Думаю, светлейшему следовало бы позаботиться о скорейшей реализации первой, и главной, части своего грандиозного плана – замужестве дочери. Тогда все остальные его части осуществились бы без малейшего труда.

– Что за песню, мамка, поешь?

– Дорогую, лебедушка моя белая, куда какую дорогую. За нее в Петербурге шкурой своей платят. Неужто не слыхала?

– Не приходилось.

– Так о царице Евдокии и царе Петре. Она еще когда сочинена была.

– Нам-то что до нее.

– И то правда, тебе с матушкой да с сестрицами дела до схимницы высокой не было, а в народе ее нет-нет да и поминали.

– Любили, что ли?

– Любить-то не за что, если правду сказать, да и не видал ее никто, а так – чтоб по справедливости. Так вот при Петре Алексеевиче певали, при супруге его тоже, а вот теперь за ту же песню с солдат живьем шкуру спущают – шпицрутенами бьют.

– Так что ж, верно делают. Никак, царица она самая законная, а теперь и вовсе императора бабка.

– Бабка-то, оно конечно, бабка, да не больно ее внуки жалуют. Меншиков, как Катерины Алексеевны не стало, в тот самый день царицу опальную из крепости Шлиссельбургской в Москву со всем почетом вывез.

– Неужто она в крепости сидела?

– А ты как думаешь, голубонька? При Петре Алексеевиче монастыря хватало, а государыня Катерина Алексеевна тут же в крепость заперла. Четыреста солдат стерегли.

– Да что стеречь старуху-то? Куда ей бежать, как бунтовать?

– Э, не скажи. Сама не взбунтуется, другие именем ее противу царицы пойдут. Не такое это простое дело на престоле-то царском усидеть, ой, голубонька, не простое.

– А Меншиков сына, выходит, казнил, а мать в Москву привез.

– Привез, привез. Попервоначалу в Новодевичий монастырь, а потом и вовсе в Кремль, в Воскресенский. Езди, царица, куда хошь, делай что душеньке угодно, только клобука черного не сымай.

– Это еще почему?

– От греха. Мало ли что старухе в голову взбредет. А ну самой после всех-то ее бед править захочется!

– Сама ж сказала, внуки ее не жалуют.

– То-то и оно, ни Петр Алексеевич, ни Наталья Алексеевна и глаз не кажут. Раз в год по обещанию заедут, да поскорее прочь норовят. Ни к чему она им, да и обиход у нее стародавний, им-то незнакомый. Вот и бросили бабку – одна век коротает. Только Строгановы не забывают.

– Им-то что до нее?

– При их деньгах им бы все наперекор, все бы волю свою показать. Вот к царице на поклон и ездят, подарки дорогие возят. И старухе любо, и им честь – за столом у царицы сидят: не всякому дано. У людей-то, голубонька, у каждого своя слабинка есть, а за честь-то многие, ой многие живот положат. С твоего-то места герцогского, может, и не так видать, а коли повыше стать, все их дела как на ладошке: не спрячешься.

Организация новозавоеванных земель у Петербурга, школы, больницы, строительство первого в столице на Неве Александро-Невского монастыря – какой там Федос монах, скорее администратор, привычный ко всем тонкостям государственной машины. Церковникам бесполезно показывать над ним свою власть – окрик Петра не оставляет сомнений: Федосом будет распоряжаться он сам. И за спиной озлобленный шепоток царевича Алексея: «Разве-де за то его батюшка любит, что он заносит в народ люторские обычаи и разрешает на вся». А что сделаешь? Только и можно себе позволить, что «сочинить к его лицу» и спеть потихоньку, среди своих, стихи «Враг Креста Христова». Да бывший учитель царевича Никифор Вяземский прибавит от себя: «я бы-де пять рублев дал певчим за то пропеть для того, что он икон не почитает».

Но Федосу, как и Петру, все видится иначе. За магией «чудес» и «чудотворных икон» – язычество, слепота невежества, которые надо преодолеть. Скорее. Любой ценой. Жестокостью. Насилием. Ломкой самых дорогих и привычных представлений. В Москве Федос принимает голштинского посла. Свита долго будет вспоминать, чего стоили одни вина – «шампанские, бургундские и рейнвейн, каких нет почти ни у кого из здешних вельмож, за исключением Меншикова», – прогулка по Кремлю – Федос сам возьмется быть проводником. И случай с мощами. Федос берет их в руки, передает для осмотра гостям. Такое свободомыслие даже немецким придворным показалось кощунством. Или зазвонили в Новгороде «сами собой» колокола. Петр посылает для расследования именно Федоса. В его ответе ни тени колебания: «При сем доношу вашему величеству про гудение новгородское в церквях, про которое донесено вам… И ежели оно ненатурально и не от злохитрого человека ухищрения, то не от Бога».