Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Гога играл фляжкой и разглядывал её.

– А откуда она такая? Я по коже вижу, что – старая.

– Считайте старинная, подарок.

Гога глянул на Михаила Капитоновича.

– Подарок леди Энн… А в Сусумане было много харбинцев? – вернулся к прежней теме Михаил Капитонович.

– А расскажете? – кивнув на фляжку, попросил Гога, ещё раз взвесил в руке и разлил водку.

– Расскажу, потом. Так что с харбинцами?

– Я не встречал. Опять-таки по слухам, основную массу вывезли то ли на Урал, то ли за Урал.

– М-да! – промолвил Михаил Капитонович. – Горбушу откроем?

– Нет! – уверенно отрезал Гога. – После освобождения я наелся консервов во как! – И он провёл ребром ладони по горлу. – Лучше уж рыбку доедим, всё же свежая.

– Так остыла…

– Не страшно! Через пять минут она превратится в заливное, в желе, с детства любил.

– А как насчёт картошки?

– Вот это – давайте!

– Да уж, раз обещано!

Они встали и пошли в разные стороны собирать выброшенные рекою на берег сухие ветки.

Поручик Сорокин под левой скулой почувствовал что-то твёрдое и попытался открыть глаза. Открылся только правый, и Сорокин увидел вертикально стоящий перрон. Он смотрел этим открывшимся глазом и не мог понять, как люди ходят по вертикально стоящему перрону, то есть он видел, что по перрону ходят люди как по вертикальной стене.

– Ваше благородие! – услышал он над головой. Он попытался пошевелиться и застонал от боли. В этот момент перрон опрокинулся, и оказалось, что люди ходят правильно. Он понял, что лежит щекою на льду и его кожа под левым глазом ничего не чувствует.

– Ваше благородие, вы живы? – Кто-то тряс его за плечо. – Вставайте, чехи уже ушли.

При слове «чехи» Сорокин всё вспомнил. Он пошевелил руками, опёрся, его подхватили и подняли.

– Иттить можете?

Он повернул голову направо, потом налево, рядом стояли и поддерживали его фельдфебель Огурцов и ещё один солдат, фамилию которого он не помнил.

– Иттить можете? – повторил кто-то из них.

– Сейчас попробую, – просипел Сорокин и попытался шагнуть, но чуть не упал снова, потому что левая нога была немая.

– От же ж собаки, человека чуть не убили!

Сорокин понял, что всё, что он слышал, говорил фельдфебель Огурцов.

Поддерживаемый с двух сторон и стоя на одной правой ноге, Сорокин снова огляделся: недалеко на перроне плотной группой перетаптывались солдаты его полуроты. Он потёр скулу под левым глазом, она была немая, как нога…

– Ща малéха потрём вам скулý снежком, и она отойдёть, это даже хорошо, что на наледи лежали, фингалá не буить! – Огурцов глянул на солдата и отпустил руку Сорокина.

Солдат крепче ухватил другую руку, и Сорокин устоял. Фельдфебель бегом добежал до ограды платформы, зачерпнул двумя ладонями снег, вернулся и стал неистово тереть под глазом Сорокина.

– Чёрт! – вздрогнул тот. – Хорóш! – через несколько секунд произнёс он и спросил: – А где полковник?

– А полковника чехи с собой увели, да вона тама, за станцией пальба была, можа, и положили полковника…

– Не ходили искать? Может, ранен, не убит…

– Не ходили, ваше благородие, чехи, пока их, то есть наш, эшелон отходил, держали нас под пулеметами, а вона и следующий на подходе… Тикáть нада!

Сорокин обтёр рукавом мокрую щёку.

– Обыщите вокруг станции, если расстреляли, не стали бы далеко уводить!

Фельдфебель сморщился, но подмахнул руку к папахе, позвал двух солдат, и они побежали кругом станционной постройки.

«Обманет, близко вокруг обежит и доложит, что никого нет!»

Сорокин ещё раз потёр щеку, тёр сильно, и щека горела под грубым сукном шинели. Он увидел, что, как сказал Огурцов, по нечётному пути идёт эшелон и на паровозе рядом с кабиной на коротком флагштоке болтается красный флаг. «Этого ещё не хватало! Так быстро!» Он крикнул фельдфебеля, тот мигом выскочил из-за станционной постройки, как будто стоял там и только этого и ждал.

– Тикать надоть отседа, ваше благородие, из одной передряги сухими вышли, так, – он махнул рукой в сторону подходившего эшелона, – в другую попадём! Вона, на ихнем паровозе – флаг-то красный!

– А где ваше оружие?

– Эй! – Фельдфебель махнул солдатам, те расступились и открыли за собой несколько десятков составленных в козлы трёхлинеек. – Энто оставили, а патроны все позабирали…

– А с продовольствием?..

– Два мешка нашей же муки скинули да два короба с аглицкой тушёнкой, али ишо с чем, покеда не разобралися…

Сорокин не стал оглядываться: «Гляди не гляди, а больше, чем скинули, не станет!»

Он стоял и думал.

– Тута, ваше благородие, и думать неча, до трахту, сказывали, с полверсты…

– Стройте людей! – приказал Сорокин и перекрестился.

«Что же, полковника так и бросим?»

Он глянул на приближающийся на паровозе красный флаг.

– Айда, братцы! В какую сторону тракт? Кто знает?

– Так мы уж и разведку произвели, тама он! – протараторил Огурцов и махнул рукой.

Огурцов выдернул из плетня похожую на клюку длинную жердь и со словами: «Это вашему благородию навроде как третья нога будет» – сунул её в руки Михаилу Капитоновичу.

Через полчаса Сорокин с полуротой в растерянности стоял на обочине тракта. Фельдфебель опомнился первый, сначала он пошёл в одну сторону вдоль медленно движущегося обоза, потом вернулся и пошёл в другую, всё время что-то спрашивая у ехавших на санях людей.

– Ну вот, я всё и спознал, – сказал он, когда вернулся к поручику. – А вы, ваше благородие, снежком ещё скулу приложите, глядишь, синячища-та и вправду не буить. – Он нагнулся и прихватил пригоршню снега. – А то на трахте, я глянул, много барышень, хотя так все укутаны, что и не разглядишь, одначе я разглядел…

Сорокин посмотрел на него:

– А что узнал? Как тебя по батюшке кличут?

– Михалычем, ваше благородие, Дмитрий я, Михайлов сын! А спознал-то… много спознал. Главное спознал – не ждали нас тута!

– Это понятно, что не ждали, – сказал Сорокин.

Фельдфебель глядел и лыбился. Сорокин больше чем за месяц пути впервые всмотрелся – перед ним стоял ладный, крепко сбитый коротышка, с не сходящей с широкого круглого лица улыбкой и хитрыми глазками – смышлёный крестьянский сын. Весь путь он один командовал солдатами бывшего своего полуразбитого полка, снявшегося с Западного фронта ещё в сентябре семнадцатого года и доразбитого где-то под Самарой и по непонятным причинам оказавшегося в отряде подполковника Каппеля. По непонятным, потому что когда Сорокин принимал полуроту, то выяснилось, что и сам фельдфебель, и почти все его солдаты были со Псковщины. Почему они оказались так далеко от своей родины, хотя в германскую воевали совсем недалеко, и зачем подались на восток, так и осталось невыясненным. Не до этого было.