Константин Симонов - Товарищи по оружию
- Название:Товарищи по оружию
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Константин Симонов - Товарищи по оружию краткое содержание
СИМОНОВ Константин (Кирилл) Михайлович (15.11.1915, Петроград – 1979), писатель, поэт. Герой Социалистического Труда (1974), шестикратный лауреат Сталинской премии (1942, 1943, 1946, 1947, 1949, 1950). Сын офицера. Образование получил в Литературном институте имени М. Горького (1938). С 1930 работал слесарем. В 1931 переехал в Москву и поступил на авиационный завод. Затем работал техником в Межрабпомфильме. Печатался с 1934; первая поэма – "Павел Черный" (1938), прославлявшая-строителей Беломорско-Балтийского канала. В 1938 и 1950-54 редактор "Литературной газеты". В 1941-44 военный корреспондент газеты "Красная Звезда". В 1942 вступил в ВКП(б). В пьесах "Парень из нашего города" (1942), "Русский вопрос" (1946) и т.д. развивал тему человека на войне. Огромную известность ему принесла "военная лирика", среди которой такие стихи, как "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины", "Жди меня", "Убей его" и т.д. Его произведение "Русские люди" удостоилось почетнейшего права быть опубликованным в газете "Правда". В 1944-46 главный редактор журнала "Знамя", с 1946 – газеты "Красная Звезда". В 1946-50 главный редактор журнала "Новый мир". В 1946- 54 зам. генерального секретаря Союза писателей СССР. В 1946-54 депутат Верховного..Совета СССР. В 1952-56 член ЦК КПСС. В 1954-58 вновь возглавил "Новый мир". Одновременно в 1954-59 и 1967-79 секретарь правления Союза писателей СССР. В 1956-61 и с 1976 член Центральной ревизионной комиссии КПСС. В послесталинский период создал центральное произведение своего творчества – трилогию "Живые и мертвые" (1959-71), за которую в 1974 получил Ленинскую премию.
Товарищи по оружию - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Стоя во время переговоров в двадцати шагах, они не слышали всего, что говорилось, но прекрасно почувствовали главное – что наши держались гордо, а японцам, видно, было не по себе.
– А сначала, как подошли, как зубы оскалили да сабли выхватили, я уж хотел их на мушку брать – как бы наших не порубали! – сказал старшина.
– Один фасон, и больше ничего, – пренебрежительно сказал Кольцов.
– Больно уж у ихних саблей ручки длинные, – сказал старшина.
– А это головы рубить, – уверенно объяснил Кольцов, – чтобы в две руки брать. Как только узнают, что у них какой солдат коммунист, или не хочет против нас воевать, или вообще что не так, на корточки посадят – и этими саблями голову долой. Мне один пленный, денщик, рассказывал про своего полковника.
– Как же это он тебе рассказывал? – недоверчиво спросил старшина.
– А очень просто! – не вдаваясь в объяснение, отрезал задетый недоверием Кольцов.
– Японский знаешь? – через пятьдесят шагов спросил старшина у обиженно замолчавшего Кольцова.
– Есть немножко! – весело отозвался Кольцов, который не умел обижаться надолго. – А младший лейтенант – слыхал? – так и чешет по-японски, так и бреет! – восхищенно воскликнул он. Ему все время казалось, что он где-то раньше уже встречал этого младшего лейтенанта, но он так и не мог вспомнить где.
– Значит, как саблями ни маши, а пришлось все-таки им просить у нас мировой! – пройдя еще несколько шагов, сказал Кольцов.
– Выходит, так, – согласился старшина.
– Боюсь только, что они теперь со злости еще хуже на китайцев огрызаться начнут, – озабоченно сказал Кольцов.
– Вполне возможное дело, – подтвердил старшина. – Я когда срочную служил на Амуре, они нам напоказ на той стороне, пряло на берегу, чего только над китайцами не делали. Пока в наряде отстоишь – намучаешься! Так бы приложился да влепил пулю в лоб! А нельзя – трибунал!
– Я бы за это и под трибунал пошел, – сказал Кольцов.
– Нельзя – инцидент! – вздохнул старшина.
– Неужели и мы здесь, на границе, останемся стоять? – сказал Кольцов, со злостью отшвыривая сапогом ржавый стабилизатор японской мины.
– Кто это знает, – пожал плечами старшина.
– Говорят, здесь зимы лютые, ветра, а снега нет…
– Проход в проволоке закройте! – обернувшись к старшине и Кольцову, сказал Худяков и, приостановись, спросил Артемьева:
– Как, по-вашему, не ударили мы в грязь лицом?
– По-моему, нет, – сказал Артемьев, с облегчением видя уже совсем близко, в трех шагах, проход в колючей проволоке и отодвинутую в сторону рогатку.
В тот же день, в восемнадцать часов по токийскому времени, начались переговоры.
За два часа до их начала главой делегации был утвержден Сарычев, а Шмелев – его заместителем. Монголы назначили своим представителем в делегации начальника штаба кавалерийской дивизии полковника Дагуржава.
Очень недовольный выпавшим: на его долю дипломатическим поручением, Сарычев всю дорогу от Хамардабы до места переговоров ехал молча, сердито пуша пальцами усы.
Па том самом месте, где Артемьев утром впервые встретился с японцами, уже была разбита большая палатка из двойного, снаружи зеленого, а внутри белого, шелка. Палатка была похожа на ту, что Артемьев видел, правда уже содранной с кольев, в июле, на вершине Баин-Цагана. Он напомнил об этом Сарычеву во время первого пятнадцатиминутного перерыва, когда, возвратись в свою палатку и сделав по телефону первый доклад командующему, Сарычев отдыхал и курил.
– И правда, похожа, – подтвердил Сарычев, гася папиросу и вставая. Мысль, что перед ним сидят те же самые японцы, которых он громил на Баин-Цагане, делала его за столом переговоров привычно, по-солдатски уверенным.
Командующий правильно сделал, остановив свой выбор на Сарычеве. Его солдатская резкость действовала на японцев более угнетающе, чем ядовитые реплики Шмелева. Даже маленькие золотые танки на черных петлицах Сарычева имели свое значение.
Сидевший перед японским генералом и офицерами угрюмый и откровенно, не скрывая этого, ненавидевший их комбриг-танкист был для них прямым воплощением той силы, которая раздавила и похоронила здесь, в песках, его армию. Об этом не писалось в газетах, по среди участвовавших в переговорах японских офицеров одни знали, а другие догадывались о действительных цифрах потерь.
Пока глава советско-монгольской: делегации, ожидая перевода своих слов, неподвижно сидел, тяжело положив на стол кулаки и равнодушно глядя мимо японцев, им начинало казаться: еще одна очередная проволочка – и он хватит своим большим костистым кулаком по столу так, что разом подскочат все три стоящие на нем чернильницы, повернется и уйдет, прервав переговоры. И они отступали, хотя у Сарычсва не было инструкции стучать кулаком по столу и разрывать переговоры, а, напротив, была инструкция довести переговоры до конца, проявив тот максимум терпения, на который способны желающие мира победители.
Приступая к переговорам, японцы в душе верили только в один аргумент – в силу оружия. Сарычев понял это с первых минут и по упускал случая напомнить им о масштабах Халхин-голского разгрома.
Однажды в перерыве Шмелев, которому показалось, что Сарычев перебарщивает, заметил, что не стоит излишне частыми напоминаниями о происшедшем раздражать самолюбие японцев – это плохая дипломатия. Полковник Дагуржав отрицательно покачал головой – он был совершенно не согласен с замечанием Шмелева. Сарычев сочувственно посмотрел на монгола и хмуро ответил Шмелеву, что, может быть, это плохая дипломатия, но зато хорошая политика: японскую делегацию привело сюда, на переговоры, именно воспоминание о разгроме. А что касается их самолюбия, то ему дороже свое, и, однако, раз приказано – он третий день сидит и разговаривает с японцами за одним столом, хотя дорого бы дал за то, чтобы вместо всего этою разок стукнуть из танка по всей их делегации.
С нашей стороны в переговорах участвовали только четыре человека – Сарычев, Шмелев, Дагуржав и в качестве переводчика Артемьев, с японской – вдвое больше. Кроме того, вокруг японской делегации все время толклись офицеры, солдаты, денщики и корреспонденты токийских и чаньчуньских газет. С пашей стороны весь журналистский корпус был представлен одним Лопатиным. Он был переодет в форму старшины, с четырьмя треугольниками на петлицах, и прикомандирован к делегации в качестве писаря. Он действительно все время что-то писал в свою тетрадь, хотя настоящий протокол переговоров вел Артемьев.
Было еще много охотников присутствовать при переговорах и из штаба, и из политотдела, и из армейской и центральных газет, но командующий категорически запретил.
– Пускай японцы суетятся, – сказал он в ответ на довод начальника политотдела, что в первый день с японской стороны было пятнадцать корреспондентов, – а для нас ото дело малоинтересное – пусть видят!
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: