Михаил Каратеев - Ярлык Великого Хана

– Неужто догола раздеваться пришлось? – спросил Лаврушка.

– А что станешь делать? Не пропадать же в лесу! Все как есть с себя постаскивали и навыворот надели, дажеть портянки на другую сторону перемотали. Так нас мороз пронял, что как кутята трусимся! «Ну,– говорю,– Захар, теперя бегим, что есть мочи, чтобы отогреться». Только разгон взяли, коли глянь, а вот она и дорога! Враз я то место призвал: поприщах в трех от Карачева вышли.

– Так, значит, и пришли в город во всем вывороченом? спросил один из дружинников.

– Когда кресты на церквах Божьих увидели,– и тулупы снова надели как подобает. А порты и рубахи тута, в избе, обратали.

– То добро еще, что ты верный отвод знал,– сказал Лаврушка.– А меня учили,– надобно левый сапог либо лапоть на правую ногу надеть, а правый на левую.

– Иной раз и это помогает,– промолвил Силантий,– но одежу выворотить куды верней.

– Как же вы сразу-то лешего не распознали? – спросила Фрося.– Ведь у него глаза кругловатые, а бровей и вовсе нету.

– Поди распознай, коли у него шапка была на самые нос насунута! – ответил Захар.– Да и думка у меня не была к ему приглядеться: эка невидаль, – среди бела дня мужик у дороги сидит!

– Дедусь, а дедусь! – обратился к Силантию внимательно слушавший Сеня.– Значит, тот мужик, что на пне сидел, энто и был леший?

– Он и был, детка,– ответил старик.– Он же и на коня нашего порчу навел.

– А как же он опосля волком стал?

– Обернулся им, того в дела. Ему эвто все одно как тебе тулуп надеть.

– Какое же его истинное обличье? – не унимался Сеня.

– У нежити своего обличья нету, – пояснил дед,– она только под чужой личиной бывает видима. Леший, к примеру, могет принимать личину мужика, волка и филина. Деревом тоже оборачивается. Водяной, тот всего чаще берет видимость пузатого старика с зелеными усами, а иной раз колесом либо бороной по воде плавает. Полевик – энтот пьяным мужиком по полю шатается или копной стоит.

– А домовой, дедушка, каков из себя?

– Домового, сынок, из живых людей никто толком видел и тебе не приведи Господь увидеть. Он человеку только пред самой смертью показывается, когда уже тот никому рас сказать не может. А вполпоказа иной раз является он перед большой бедой. И ведомо только, что махонький он, белый да лохматый.

– А пошто он перед бедой приходит? Рази ж он злой?

– Приходит, чтобы человека о беде упредить. А коли ему

уважение оказывать, он тогда не злой. Да оно и леший не злой, только что пошутковать над людьми любит.

– А водяной?

– Водяной, энтот похуже. Он дурить с тобою не станет, а враз тянет на дно. Однако и его умеючи задобрить можно.

– Откедова же, дедусь, вся эта нежить взялась?

– То бывшее воинство дьяволово,– пояснил дед Силантий.– Однова восстал дьявол на Бога и привел с собою рать несметную. Но воевода Господень, архангел Михаил, энту рать нечистую разбил во прах и низвергнул с небес. Попадали слуги дьяволовы на землю и оборотились кто лешем, кто водяным, кто иной нечистью.

– А какая еще нечисть бывает, дедушка? – допытывался Сеня.

– Да отвяжись ты от человека, репей! – прикрикнула на сына Фрося.– Глядите на его – десяти годов еще нету, а уже все ему знать надобно!

– Нехай учится,– сказал Лаврушка,– то ему на пользу пойдет. А ну, братцы, еще по чарочке! – обратился он к приятелям, подливая им браги.

– А вот и закушенье,– сказала Настя, ставя на стол миску с холодцом.– Отведайте, будьте ласковы!

– Эх, была не была,– сказал Захар, придвигаясь к миске,– Сыт уже я, да на хорошую еду еще кишку найду!

– Это так,– поддержал младший из дружинников.– На лакомый кусок в брюхе всегда сыщется уголок.

– Деда,– тихонько толкнул Сеня старика Силантия,– а волкулак – энто тоже леший?

– Эко сказал! Волкулак – энто оборотень, человек, обращенный в волка либо колдовством, либо своей охотой.

– И всякий может в волка оборотиться?

– Коли знает заговор, то может. Для этого надобно сыскать в лесу гладкий пень, покласть на него шапку и, сказавши заговор, кувыркнуться через тот пенек. А чтобы вдругораз человечий образ принять,– в обрат надобно кувыркнуться. Но ежели, покуда ты волком бегаешь, кто-либо шапку твою унесет,– оставаться тебе волком на веки вечные либо доколе тебя в том волке кто-нибудь не признает и по имени не окликнет.

– А как колдуны людей в волков оборачивают?

– С наговором накидывают на человека волчью шкуру либо обманом заставляют его переступить через веревку, свитую из волчьей шерсти. Колдуны да ведьмы любят сами волками оборачиваться, и с таким оборотнем повстреваться не дай Господь: ен как упырь крови человечьей ищет.

– Как же распознать, деда, волкулак энто или обнаковенный волк?

– У волкулака зубы всегда черные как деготь, а глаза красные. Иной раз бывает, что у него усы человечьи.

– А коли на ем шкура обвислая, будто на вырост шитая,– добавил Захар,– энто значит не простой волкулак, а колдуй либо ведьма в волчьем образе. И только когда такой оборотень крови надуется, тогда на ем и шкура натягивается впору!

– Помнишь, дедушка Силантий,– вставила Настя,– как в запрошлом году, осенью к нам на деревню волкулак забег? Вот страху-то было!

– Как же, помню. Он тогда к кажной избе подбегал и норовил внутрь заглянуть.

– Ох и испужались мы! Как увидели, что он от избы к избе бегает,– дверь приперли снутри дрючком, а сами все на полати сбились и ну Богу молиться!

– Ну и что же было? – спросила Фрося.

– Худого оп никому не сделал. Обежал всю деревню и утек обратно в лес,– сказала Настя.

– Тут дело известное,– пояснил Силантий. – Покеда он волком-то рыскал, ктось у него шапку с пенька украл. Вот оп ее и шукал повсюду.

– Это что,– сказала Фрося.– А вот летось приезжала моя кума из Смоленщины и сказывала, что у пик колдун целую свадьбу в волков оборотил, и людей, и лошадей,– всех до единого!

– Ну, уж это, мабуть, того,– усомнился Захар,– чтобы целую свадьбу…

– Да уж кума мне врать бы не стала! Я ее добро знаю: она такого греха на душу не возьмет!

– Как же такое случилось?

– Выдавал там один богатей дочку замуж. И в самый тот час, когда уже готовились в церкву, к венцу ее везти, зашел к ним во двор странник и набивается, чтобы и его па свадьбу позвали. Ну, а отец-то невесты и укажи ему на ворота. Ухмыльнулся тот странник и ушел, не промолвив и слова.

Вот, значит, съездили в церкву в соседнее село, обвенчали молодых и под вечер, на трех либо на четырех повозках, в обрат ворочаются. Веселье, вестимо, песни, лошадей гонят вовсю и наземь никто не глядит. А тот странник в перелеске положил па дорогу веревку, из волчьей шерсти, и только, значит, свадьба через тую веревку с разгону пронеслась, – так все разом волками по полю и рассыпались!