Михаил Каратеев - Ярлык Великого Хана

Шестак, когда к нему явился княжий стремянный и почти силой повел во дворец, в первую минуту порядком струсил. Но по дороге взбодрил себя мыслями о том, что Василий княжит последний день и так или иначе – песня его спета. Что именно стало известно князю, боярин не знал, но решил отрицать все начисто и прикинуться оскорбленной невинностью. В соответствии с этим решением, едва переступив порог опочивальни, он обиженным тон омзаявил:

– С каких это пор твои слуги, князь, начали карачевских бояр хватать? Такого еще, кажись, не было на Руси!

Василий с яростью взглянул на Шестака. Перед ним, вспыжившись, с животным страхом в глазах, стоял маленький ничтожный человечек, не по заслугам занимающий в стране самое завидное положение, стяжавший огромные богатства и все же с легким сердцем готовый предать его государя, залить родную землю кровью и совершить любую подлость. И с таким еще церемониться!

– Не бывало?– со злой усмешкой переспросил он. – А еще не то будет: карачевский боярин повиснет на воротах, ежели не возвратит грамоту, лежавшую вот в этом ларце, и не скажет, зачем он ее оттуда своровал?

– Да ты что, князь?– побледнев, но выдерживая взятый тон, промолвил Шестак,– Какая грамота? Да я после смерти родителя твоего и близко тут не бывал!

– Тишка! – крикнул Василий. – Видал ты нынешней зимой, как боярин из моей опочивальни выходил?

– Видал, пресветлый князь!

– Что теперь скажешь, боярин?

– Скажу, что врет твой холоп либо кем научен! закричал Шестак,– Может, сам он ту грамоту украл, а на меня валит! А ты по холопскому навету бояр хватаешь и смертию им грозишь! Да за такое поношение чести моей я к самому великому хану…

Шестак не успел кончить: шагнув вперед, Василий схватил его за бороду и затряс так, что голова боярина ходуном пошла в его крепкой руке.

– Молчи, гнида! Это у тебя-то честь?! Да я тебя, допрежь чем повесить, велю с хомутом на шее по всему Карачеву провести! Сказывай, где грамота, собачий сын!

– Богом клянусь, не брал я ее,– прохрипел Шестак, от наглости которого не осталось и следа.

– Врешь, ворюга!

– Крест поцелую, что чист я в этом!

– Тебе ничто и на кресте солгать! Коли не сам украл, говори – кто это сделал? Без тебя тут все одно не обошлось! В помутившемся от страха мозгу Шестака мелькнула мысль – рассказать все и тем спасти свою шкуру. Но он сейчас же сообразил, что если Василий не заподозрит главного и поедет в Козельск,– он оттуда едва ли вернется. Что бы там ни говорил князь Тит, а уж Андрей Мстиславич и Святослав о том позаботятся! И потому надобно стоять на своем и лишь постараться избежать петли сегодня.

– Смилуйся, Василей Пантелеич,– захныкал он. – За что это ты на верного слугу своего? Спасением души моей клянусь, ничего я о том не ведаю!

– Ишь, как запел, иуда! – брезгливо сказал Василии, выпуская боярскую бороду. – Куда вся спесь подевалась! Только не верю я твоим клятвам. Сейчас мне недосуг, а вот ворочусь из Козельска, и мы с тобой еще потолкуем. Коли сам не развяжешь язык, я тебе его развязать сумею! Кликни двух воев, Никита, – добавил он, – В железо боярина и в подвал! Да караулить крепко, чтобы не сбег!

Через минуту в опочивальню вошли два дружинника, одним из которых был Лаврушка. Вот уж не чаял он, что выпадет ему счастье самолично вести в тюрьму грозного боярина, заклятого врага их деревни! Приблизившись к Шестаку и тронув его за плечо, он с усмешкой сказал:

– Ну, что ж, пойдем, боярин, в твои новые хоромы! – а когда они очутились в коридоре, добавил:– Да пошевеливайся, рыжий черт, нам с тобою мулындаться неколи!

– Все ли в сборе? спросил Василий у Никиты, когда увели Шестака.

– Давно тебя во дворе ожидают, князь.

– Ну, значит, немедля в путь! И так не мало временя утеряли.

– Василей Пантелеич!– воскликнул Никита.– Неужели и теперь упорствовать будешь и не велишь с нами поболе людей взять?

– А что такое случилось, чтобы я свой наказ менял?

– Как что случилось? Ужели мыслишь ты, что Шестак для себя ту грамоту украл? Ни малого сумнения нет, что у них сообща какая-то измена задумана!

На этот раз Василии почувствовал, что опасения Никиты имеют достаточно оснований. Но когда нервы его бывали взвинчены, как сейчас, он не способен был действовать осмотрительно и менее, чем когда-либо, желал показаться трусом.

– Глупости все это,– резко сказал он.-А хоть бы и затевали они что,– не боюсь я их! Едем!

– С тремя десятками людей?

– Да!

– Василей Пантелеич…

– Я сказал! – крикнул Василий.– А еще станешь ныть, я и этих велю тут оставить!– и не глядя на сокрушенно умолкнувшего Никиту, он быстрыми шагами вышел из горницы.

Того же лета 6847 (1339) убиен быстькнязь Андреи Мстиславичь от своего братанича Василья Пантелеева сыне, месяца июля в 23 день. Владимирская летопись.

Двадцать третьего юля в Козельске все было готово ко встрече карачевского князя. Тит Мстиелавич, последние дни находившийся в совсем подавленном настроении, почти ни во что не вмешивался, предоставив действовать своим сыновьям. Впрочем, цепляясь за слабую надежду на мирный исход переговоров, он настрого приказал, чтобы Василий был встречен с подобающим почетом и не мог заметить ничего похожего на расставленную ему западню.

Посоветовавшись с Андреем Мстиславичем, княжичи Святослав и Иван решили сотню пеших воинов, вооруженных копьями и мечами, поставить на княжьем дворе, как бы для торжественной встречи гостя. В момент въезда Василия они должны были построиться двумя рядами от ворот к крыльцу, а потом, во время совещания князей,– разойтись, но оставаться тут же, ожидая дальнейших приказаний. На заднем дворе, в конюшнях и овинах, стояла сотня оседланных лошадей, и частью при них, частью в смежных помещениях находилось еще сто воинов, котрым настрого было приказано до поры не высовываться наружу. Там же были размещены пятьдесят конных дружинников звенигородского князя, прибывшего накануне, в сопровождении небольшое свиты и обоих сыновей.

Никому не было известно, когда именно приедет Василий Пантелеймонович, а потому к десяти часам утра, на всякий случай, все были уже на своих местах. Но проходил час за часом, одетые в доспехи воины изнывали от зноя, а карачевский князь не появлялся.

Наконец, около двух часов дня, с наблюдательной вышки сообщили, что со стороны Карачева показалась группа всадников. Вокруг княжеских хором все пришло в движение, забегали княжичи, расставляя людей и отдавая последние распоряжения. Через несколько минут сотня обливающихся потом воинов, сверкая на солнце начищенными шлемами и остриями копий, вытянулась через двор двумя длинными шеренгами. Едва только, по команде Святослава Титовича, стены этого живого коридора выровнялись и неподвижно застыли на месте,– в настежь открытые ворота шагом въехал небольшой отряд карачевского князя. А впереди всех, блистая богатством наряда, ехал Василий Пантелеймонович. На нем был расшитый золотом малиновый, с перехватом, кафтан, темно-синие шаровары, Узорчатые сафьяновые сапоги, со слегка загнутыми кверху носками, и низкая соболья шапка. На груди сверкала драгоценная овальная панагия с эмалевым изображением архангела Михаила, а на поясе висела кривая сабля, богато изукрашенная золотом и самоцветами.