Михаил Каратеев - Богатыри Проснулись

– Так… Ну, а какую же дань хочет он с нас брать?

– Я тебе сразу скажу, князь, то самое малое, на что вели кий хан согласится: пять тысяч рублей в год.

– Всего только? – вырвалось у Дмитрия. – Ну, Иван Васильевич, друг бесценный, и в этом вижу я твою "руку! Не найду слов благодарить тебя! Даже когда сказал ты, что дело мое не слишком плохо, и тогда ожидал я много худшего.

– Я жалею, что не получилось совсем хорошо, Дмитрей Иванович. Но это еще будет! У нас говорят: когда есть много иголок, из них можно сделать молот, а имея молот, можно построить дом. Из своих иголок ты уже выковал молот и начал строить. Пусть одна стена сейчас обвалилась, это ничего, – молот остался в твоих руках, и ты дом достроишь!

– Даст Господь, дострою, а не я – дети мои достроят. Но все же горько, что обвалилась стена-то… Как раз в новом доме пожить разохотился и своими глазами увидеть дел своих завершение. Ну, да что сетовать, – выше себя не прыгнешь! Однако ежели хан свои обещания станет блюсти, уже и то много. И, умирая, скажу, что не втуне моя жизнь прошла.

– Великий хан Тохтамыш будет блюсти свои обещания, князь. Ему надо жить с тобою в мире потому, что у него есть очень сильные враги, борьба с которыми будет долгой и трудной. У тебя будет время для того, чтобы окрепнуть и сделаться сильней; чем прежде.

– Ну, давай Бог, чтобы так все и было. А тебе, Иван Васильевич, еще раз великое мое спасибо. Вестимо, ныне мы беседовали как два друга и два русских князя, а как посла ханского я тебя, дня через три, когда приготовимся, буду принимать на людях й с великою честью, как Русь еще ни одного посла ордынского не принимала.

– Я доведу об этом великому хану, Дмитрей Иванович, и хан будет доволен.

– Э, да что там хан! Он пускай думает, что это ему такая честь воздается, а ты знай другое: тебе она, вся эта честь, тебе – другу моему и другу Руси! Эх, жаль, святителя нашего Алексея нету больше с нами, то-то он рад был бы тебя увидеть… Да погоди! – спохватился Дмитрий. – Совсем было запамятовал: незадолго до смерти своей оставил он мне для тебя одну грамоту. Я еще спросил тогда, – надо ли ее

Пять тысяч рублей того времени были равноценны приблизительно пятистам тысячам рублей начала двадцатого столетия.

тебе в Орду переслать? – Нет, говорит, Иван Васильевич сам в Москву приедет, тогда и отдашь ему. Великий был провидец святитель наш, царствие ему небесное…

С этими словами Дмитрий встал, поискал недолго на полке, в углу, – где, среди других вещей, лежало у него несколько книг и рукописей, – и, возвратившись к столу, протянул Карач-мурзе небольшой свиток побуревшего от времени пергамента.

– Поди, знаешь, что это такое? – спросил он, пока ханский посол развязывал плетеный шнур, которым была перевязана рукопись.

– Еще не знаю, князь, – ответил Карач-мурза, развернув свиток и с трудом разбирая выцветшие, написанные сплошнякомслова:– «Во имя Отца и Сына и Святого Духа: се аз, раб Божий грешный Мстислав, а во святом крещении Михайло, княж Михайлов сын, Карачевской земли князь и Козельской…» Да это, никак, грамота духовная прадеда моего, великого князя Мстислава Михайловича, когда-то украденная у моего отца! – воскликнул он, опуская рукопись и подняв изумленные глаза на Дмитрия.

– Она и есть, – подтвердил князь. – Но ты дальше читай!

– «…Приказал сыну своему большему Святославу большое княжение и дал есмь ему стольный город Карачев, – читал Карач-мурза, мельком пробегая несущественное и останавливаясь на главном. – …Коль преставится Святослав, сидети в Карачеве его старшому сыну, а коль сынов ему Бог не даст, сидети на большом княжении старшому по нем брату, князю Пантелеймону, а по смерти его паки старшому его, Пантелеймона, сыну. И тако наследие наше в потомках держать, а молодшим князьям стольного князя чтити в отца место и из воли его не выходить. И быть всем дружны и усобиц не заводить, а кто заведет, того большой князь судить и казнить волен… Аще же кто волю мою в том порушит, да падет на того мое проклятие навек, и пусть не со мною одним, а со всем родом нашим готовится стать перед Богом».

– Теперь разумеешь? – спросил Дмитрий, когда Карач-мурза кончил читать. – С этою грамотой ныне ты перед законом Карачевский князь, ибо она утверждает род отца твоего на княжении и показует, что стол у него отнят был воровством и обманом.

В то время писали без всяких знаков препинания и не отделяя слов друг от друга, сплошной строкой.

– Закон одно, а сила другое, Дмитрей Иванович. Пускай княжить в Карачеве и мне надлежит, а сидит там крепко воровской князь. И литовский государь его, своего зятя,

не даст в обиду, хотя я ему и десять грамот покажу.

– Сегодня оно так, а завтра может по-иному быть. И будет по-иному! Думаешь, долго еще оставлю я под Литвою наши русские земли? Если хан меня теперь не обманет и Орда больше Москву тревожить не будет, мне много годов не понадобится, чтобы снова войти в полную силу. И тогда, допрежь всего, отберу у Ягайлы Черниговщину, а отобравши, никого иного – тебя посажу туда князем! Мало того, что друг ты мне верный, но ведь тебе и по роду и по месту княжить там надлежит. А коли Бог мне столько жизни не даст и я того сделать не успею, – сын мой сделает. Тому верь!

– Я верю, князь, и на добром слове тебе спасибо. Тоже и ты мне верь: коли сбудется все, как ты говоришь, – Черниговский князь будет Московскому первым слугою и с Тверским либо с Рязанским одной дорогою не пойдет.

– Знаю, Иван Васильевич, и потому сугубо о праве твоем порадею. Ты же пока храни свою грамоту как зеницу ока.

– Буду хранить, Дмитрей Иванович. А вот, к слову, – не сказывал ли тебе митрополит Алексей, где была эта грамота и как он нашел ее?

– Сказывал. Была она в Покровском звенигородском монастыре, и святитель наш, когда, – годов тому пять, – лежал тут раненый князь Федор Андреевич, через него и добыл ее.

– А князь Федор Андреевич добром ее отдал?

– Вестимо, добром! Ведь он было вовсе ослеп от татарской сабли, а владыка Алексей своею святой молитвой ему исцеление вымолил.

– Да воздаст великий Аллах этому святому и мудрому старцу по делам его и да приблизит его навеки к своему престолу!

– Аминь. Только уж не Аллах, а Бог пусть его приблизит!

– Бог един, княже. И не суди, что называю Его Аллахом: привык.

– Что ты, Иван Васильевич! То я не в осуждение, а в шутку сказал. Бог, вестимо, один, но апостолы и пророки. разных народов волю Его толкуют всяк по-своему. Только кому же в том и верить, как не Сыну Его единородному,

Господу Иисусу Христу, который волю Отца Своего доподлинно знал? И тебе эту истинную веру христианскую все одно придется принять, коли будешь ты в русских землях

княжить. А может, и раньше того хочешь Орду оставить? Я тебе как прежде говорил, так и ныне говорю: рад буду, коли перейдешь ты ко мне в службу, и превыше всех своих бояр тебя поставлю.