Геннадий Левицкий - Хитон погибшего на кресте

«… и непочтительность, и злословие, и оскорбительные о нем стишки, – продолжает Светоний, – он переносил терпеливо и стойко, с гордостью заявляя, что в свободном государстве должны быть свободны и мысль и язык».

Пытаясь покорить римлян своей добротой, приверженностью республиканским традициям, Тиберий с ужасом отметил обратный эффект: его по-прежнему не любили, вдобавок, с ним перестали считаться.

Однажды сенат голосовал, расходясь на две стороны. Тиберий присоединил свой голос к меньшинству, но никто за ним не последовал, никто не изменил своего решения.

В другой раз он хотел, чтобы деньги, завещанные на строительство театра в городе Требии, пошли на починку дороги, – и тут Тиберию отказали.

Доброта Тиберия длилась недолго, до тех пор, пока он не убедился, что править Римом можно, только опираясь на чувство, которое безраздельно владело им самим. То был страх… Получив высшую власть, этот человек – громадного (можно сказать, гигантского) роста, крепкого телосложения – стал опасаться всех и всего. При этом Тиберий обладал фантастической силой: пальцем левой руки он «протыкал свежее цельное яблоко, а щелчком мог поранить голову мальчика и даже юноши».

Тиберий не доверял решительно никому. Когда понтифик Либон проносил подле него жертвы, Тиберий, вместо традиционного жреческого ножа – железного, длинного, остроконечного – подал ему свинцовый. В другой раз понтифик попросил у него разговора наедине. Тиберий согласился, но при этом взял своего сына Друза, и, прохаживаясь, все время сжимал правую руку Либона, словно опираясь на нее.

Со временем маниакальная боязнь уничтожила все добрые начала в Тиберии. При малейшей подозрительности Тиберий уже не будет сжимать руку собеседника, на всякий случай он будет его убивать.

Понтий Пилат был поверхностно осведомлен о странностях характера Тиберия. Зная, что император слишком большое внимание уделяет доносчикам, наслушавшись рассказов о том, как благодаря завистникам отправляются в небытие люди, добившиеся успеха, Пилат все больше впадал в уныние. Вызов к императору после некоторых размышлений вызывал все больший трепет Пилата. Проконсул Сирии, как мог, успокаивал отличившегося легата: мол, по его сведениям, Пилата ждет награда за благополучно подавленный бунт. Наместник со своей стороны начал опасаться, что Пилат вместо Рима отправится в самые глухие места, к самым диким племенам, а отвечать головой придется ему.

Впрочем, опасения наместника были излишними; Понтий Пилат, как истинный римлянин, был готов исполнить любой приказ начальника, а тем более, императора. Но, если в республиканском Риме все исполняли порученное, не задумываясь о последствиях, и только, когда чести угрожала опасность – бросались грудью или животом на поставленный рукоятью в землю меч, то после кровопролитных гражданских войн, римляне начали размышлять над смыслом приказа. Позволил себе поразмышлять и Пилат, перед тем как предстал пред очами Тиберия.

Пилат видел скульптурные изображения Тиберия, и в первые мгновения встречи был ошарашен – насколько оригинал отличался от мраморной копии. Его принимал сутулый старик огромнейшего роста, со столь же огромным римским носом, с лицом изрытым прыщами, в некоторых местах заклеенными пластырем, с лысым высоченным лбом и длинными волосами сзади. (Видимо, недостаток волос спереди принцепс стремился компенсировать растительностью на затылке, но зрелище получилось еще более уродливым, и никто не осмеливался разъяснить Тиберию реальную картину отвратительного имиджа.) Тиберий долго смотрел немигающим подозрительным взором на всадника и, лишь почувствовав страх в будущем собеседнике, попытался благожелательно улыбнуться. Получилось неважно: уродливая гримаса исказила лицо старика.

Пилат ожидал от вызова в Рим чего угодно: от наказания до награды, но услышанное от Тиберия сразило его напрочь. Принцепс назначил безвестного всадника прокуратором Иудеи. От неожиданности Пилат, вместо того чтобы выразить благодарность за оказанную честь, принялся всеми силами отказываться от высокой должности:

– Император, мое место среди легионов. Только там я смогу быть полезен Риму.

– Я знаю, дорогой Понтий, что ты великолепный боец и прекрасный командир. Но позволь мне решать, где твое место.

– Назначение слишком необычно для меня, – продолжал сопротивляться Пилат. – Император, я сомневаюсь, что справлюсь со своими обязанностями. Нельзя браться за дело, когда нет уверенности.

– Так обрети ее немедля, – посоветовал Тиберий. – У тебя на это есть два дня. А затем в путь!

Пилат упрямо молчал, даже когда пришло время исполнить повеление императора. Он понимал, что вот-вот разозлит Тиберия, и тогда может случиться самое страшное. Но тут Пилат просчитался: своей непосредственностью, искренностью он убедил императора, что должность прокуратора обязана достаться именно ему. Тиберий даже позволил себе пооткровенничать с всадником, которого видел в первый раз:

– Поверь, доблестный Понтий, я бы не стал навязывать против твоей воли сию должность, на которую, кстати, имеется множество желающих. И более опытных в деле управления, чем ты.

Лицо Пилата самопроизвольно исказила гримаса удивления, и вместе с тем, суровый воин производил впечатление ученика, не вызубрившего заданную тему. В таком состоянии его нельзя было отпускать, и Тиберию невольно пришлось развивать мысль, причем делать это честно. Иначе невозможно было вселить веру в собственные силы в этого простодушного человека:

– Слишком мало у меня людей, которым я могу доверять. И лишь в твоей преданности мне и Риму не возникает сомнений. Не столь важно, хорошо или плохо ты исполнишь свои обязанности. Главное, в неспокойной провинции будет человек, которому я бесконечно верю.

– Императору не придется сомневаться в моей преданности, но ее мало для должности прокуратора Иудеи. Нужен опыт…

– Он у тебя есть, – прервал Тиберий Пилата. – Этот мятежный народ уважает только силу, а ты ее имеешь. Силу не совсем обычную – расчетливую, неотвратимую… У меня много военачальников, которые, не задумываясь, пускают в работу меч. Иной раз убивают ради развлечения, чтобы показать свою власть, или по привычке. Там нужно действовать иначе. Иудеев все эти гордецы не запугают, но лишь озлобят, – печально промолвил император. – Ты пока еще сам не понимаешь, что идеально подходишь для этой провинции. Во время недавней войны ты показал пример мудрой жестокости, именно она необходима Иудеи.

Вдохновленный императором Пилат отправился к месту нового назначения с полной уверенностью, что справится со своей задачей. Он не придал значения словам Тиберия о некоей исключительности народа, которым придется управлять, и лишь спустя несколько лет прокуратор Иудеи поймет их смысл.