Генрик Сенкевич - Пан Володыёвский

— Ни одна сулейка, даже со столетним венгерским, так бы не потешила мою душу!

— Гляди, сударыня, — говорил меж тем Володыёвский, — я не нападаю, а защищаюсь. А ты нападай сколько душе угодно.

— Ладно. А коли устанешь, проси, сударь, пардону.

— Я и так могу все мигом кончить, коли захочу.

— Неужто?

— У такого вояки, как ты, сударыня, выбить из рук сабельку проще простого.

— Это мы увидим.

— Не увидим, я политес соблюдаю!

— Никакого политеса не надобно. Попробуй выбить, коли сумеешь. Сноровки у меня маловато, но до этого не допущу

— Стало быть, разрешаешь?

— Разрешаю!

— Опомнись, гайдучок ты мой милый, — сказал Заглоба. — Он не с такими, как ты, разделывался.

— Увидим! — повторила Бася.

— Начнем! — скомандовал Володыёвский, которому Басино хвастовство надоело.

Начали.

Бася, приседая, как кузнечик, лихо сделала выпад.

Володыёвский, не трогаясь с места, по своему обыкновению, едва заметно двинул саблей, словно бы никакой атаки и не было.

— Ты, сударь, отбиваешься от меня, как от мухи! — воскликнула недовольная Баська.

— А я с тобой и не дерусь вовсе, а учу! Вот так хорошо! Для горлинки совсем неплохо! Тверже руку!

— Ах, для горлинки? Так вот вам, сударь, за горлинку, получайте!

Но пан Михал ничего не получил, хотя Бася и прибегла к своим знаменитым приемам. И при этом, желая показать, как мало беспокоят его Басины удары, он как ни в чем не бывало продолжал беседу с паном Заглобой.

— Отойди, сударь, от окна, — сказал он Заглобе, — а то свет барышне застишь, правда, сабелька у нее чуть поболе иглы, но, должно быть, иголкой она владеет лучше.

Бася раздула ноздри еще больше, а волосы лезли на глаза.

— Пренебрегаешь мной, сударь?

— Боже упаси, только не твоею персоной.

— А я, я… пана Михала презираю!

— Вот тебе, бакалавр, за науку! — отвечал маленький рыцарь. И снова обратился к Заглобе: — Не иначе снег пойдет!

— Вот вам снег, снег, снег! — повторяла, размахивая сабелькой, Бася.

— Баська! Довольно с тебя, еле дышишь! — вмешалась тетушка.

— Держи, сударыня, сабельку покрепче, а то из рук выбью!

— Увидим!

— Изволь!

И сабелька, словно птица, вырвавшись из Басиных рук, с грохотом упала на пол возле печки.

— Это я… я сама, нечаянно! — со слезами в голосе воскликнула Бася и, схватив в руки саблю, снова перешла в атаку. — Попробуйте теперь, сударь!

— Изволь!

И сабля опять очутилась под печкой.

А пан Михал сказал:

— На сегодня хватит!

Тетушка, по своему обыкновению, затряслась всем телом от хохота, а Бася стояла посреди комнаты смущенная, растерянная, она тяжело дышала и кусала губы, едва сдерживая подступившие слезы. Она знала, что, если расплачется, все будут смеяться еще больше, и изо всех сил старалась сдержаться, но, чувствуя, что не может, выбежала прочь.

— О боже! — воскликнула тетушка. — Не иначе в конюшню кинулась, еще и не остыла после драки, того гляди, мороз прохватит… Нужно догнать ее! Кшися, не смей выходить!

Сказав это, она вышла и, схватив висевшую в сенях шубейку, выскочила во двор, а за ней помчался и Заглоба, от души жалевший своего гайдучка.

Хотела было выбежать и панна Кшися, но маленький рыцарь схватил ее за руку.

— Слышала, сударыня, приказ? Не отпущу твоей руки, пока не вернутся.

И в самом деле не отпускал. А рука у нее была нежная, бархатистая, и пану Михалу казалось, что ручеек тепла струится от ее пальцев, передаваясь ему, и он сжимал их все крепче.

На смуглых щеках панны Кшиси выступил легкий румянец.

— Вижу, я ваша пленница, ваш ясырь, — сказала она.

— Тот, у кого такой ясырь, и султану не станет завидовать, полцарства отдаст, не пожалеет.

— Но ведь вы, сударь, меня бы этим нехристям не продали!

— Как не продал бы черту свою душу!

Тут пан Михал вдруг понял, что в пылу зашел слишком далеко.

— Как не продал бы и сестру родную! — добавил он.

А панна Кшися отвечала серьезно:

— В самую точку попали, сударь. Пани Маковецкая для меня как сестра, а вы названым братом будете.

— Благодарю от всего сердца, — сказал Михал, целуя ей руку, — больше всего на свете нуждаюсь я в утешенье.

— Знаю, знаю, — сказала девушка, — я ведь и сама сирота.

Слезинка скатилась по ее щеке, укрывшись в темном пушке над губою.

А Володыёвский посмотрел на слезинку, на оттененные пушком губы и наконец сказал:

— Право, сударыня, вы добры, как ангел! Мне уже легче!

Кшися нежно улыбнулась.

— От души желаю пану, чтобы и вправду так было!

— Богом клянусь!

При этом маленький рыцарь чувствовал, что, если бы он посмел еще раз поцеловать Кшисе руку, ему и вовсе легко бы стало. Но тут вошла тетушка.

— Баська шубейку взяла, — сказала она, — но сконфужена и возвращаться не хочет. Пан Заглоба по конюшне мечется, никак ее не словит.

А пан Заглоба не только, не скупясь на уговоры и увещевания, метался по конюшне, ловя Басю, но и оттеснил ее наконец во двор в надежде, что так она скорее домой вернется.

А она удирала от него, повторяя:

— Вот и не пойду, не пойду ни за что, пусть меня мороз заморозит! Не пойду, не пойду!.. — Потом, увидев возле дома столб с перекладинами, а на нем лестницу, ловко, словно белочка, стала взбираться по ней, пока не залезла на крышу. Залезла, повернулась к пану Заглобе и уже полушутя закричала: — Хорошо, так и быть, сейчас спущусь, если вы, сударь, за мной полезете!

— Да что я, кот, что ли, какой, чтобы за тобой, гайдучок, по крышам лазить? Так-то ты мне за любовь платишь!

— И я вас, сударь, люблю, но только отсюда, с крыши!

— Ну вот, заладила! Стрижено-брито! Слезай с крыши!

— Не слезу!

— Оконфузилась! Эка беда! Стоит ли принимать это близко к сердцу. Не тебе, ласочка неугомонная, а Кмицицу, искуснику из искусников, Володыёвский такой удар нанес, и не в шутку, а в поединке. Да он самых лучших фехтовальщиков — итальянцев, немцев, шведов — протыкал вмиг, они и помолиться не успевали, а тут эдакая козявка, и на тебе, столько гонору! Фу! Стыдись! Слазь, говорю! Ведь ты только учишься!

— Я пана Михала видеть не хочу!

— Опомнись, голубчик! За какие такие грехи, за то, что он exquisitissimus « Отменный (лат.). » в том, чему ты сама научиться хочешь? За это ты должна его любить еще больше.

Пан Заглоба не ошибался. Несмотря на случившийся с ней конфуз, Бася в душе восхищалась маленьким рыцарем.

— Пусть его Кшися любит! — сказала она.

— Слазь, говорю!

— Не слезу!

— Хорошо, сиди, но только вот что я тебе скажу: это даже не пристало порядочной девице сидеть на лестнице, не очень-то прилично это выглядит снизу!

— А вот и неправда! — сказала Бася, одергивая шубейку.

— Я-то старый, глаз не прогляжу, да вот возьму и созову всех, пусть любуются!

— Сейчас слезу! — отозвалась Бася.