Евгений Салиас - На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

– Куда ты? Нешто ты можешь идти? Да и зачем? куда?

– Нужно мне распопа, – глухо проговорил Андреев, – либо он отдаст мне деньги, либо я его на тот свет спроважу.

Он остановился среди горницы, помолчал и прибавил:

– Нет, так не годно, так ничего не будет. Ступай ты к нему, зови его ко мне! Скажи, что я при смерти, в постели; скажи: опять, мол, хуже; попроси прийти посидеть со мной. Придет сюда – уходи! Нечего тебе глядеть на то, что будет.

– Вася, что ты хочешь делать?!

– Что! Деньги взять назад или ж – в острог, в Сибирь из-за него, собаки!

– Господь с тобой!

– Чего? Ты за мной в Сибирь пойдешь?! Ну, вот и все, что мне надо.

– Ах, Вася, какой толк человека убить? Денег у него давно уж нет, – небось давно уж истратил. И тебе убийцей быть… Проклятым быть…

– Ладно, ступай, веди ко мне расстригу! – почти закричал Андреев. – Может, и удастся без греха. Скажи ему, что я его дошлю к одному купцу за деньгами. Польстится опять на воровство.

Аксинья вышла и вскоре в Разгуляв нашла расстригу, угощавшего вином несколько человек.

Никита был тоже немного навеселе и, завидя женщину, сам пошел к ней навстречу. Аксинья, стараясь быть спокойной, передала расстриге, что муж, опасно больной, просит его зайти к нему по делу.

– Надо тебя дослать – деньги сто рублей получить с купца!

– Ладно, сегодня же ввечеру приду.

Между тем Андреев в отсутствие жены через силу вышел из горницы, обошел весь домик, встретил двух или трех жильцов и попросил у них топора – лучину нащепать. Топор нашелся; он взял его и, судорожно сжимая в руке, вернулся в свою горницу.

– Злая наша судьба! Мачеха судьба! Как в книжках пишут, – бормотал он слова, слышанные от одного из своих господ.

«Не все ж он истратил в две недели! Осталось хоть что-нибудь», – думал он в ожидании жены. Аксинья вернулась с ответом расстриги.

– Хорошее дело, что ввечеру, – отвечал Андреев, злобно усмехаясь, – ночью легче будет с ним расправиться.

И муж, и жена с нетерпением ждали вечера и прихода расстриги. Аксинья несколько раз начинала уговаривать мужа ничего не делать, обещала даже найти снова денег.

– Молодой барин мне еще даст, – говорила она, – знаю, что даст: у него денег куча, Бог весть откуда. Что ему двести или триста рублей!

Но Василий Андреев сидел неподвижно и только раз вымолвил грозно:

– Коли ты, дура, не умела беречь мою волю, наше счастье, дозволила себя обокрасть, так нехай я пропадаю, в Сибирь уйду, в каторгу. Убью его и сам же о себе донесу! И пеняй тогда на себя!

Аксинья, чувствовавшая себя виноватой кругом, невольно горько залилась слезами.

Ввечеру, когда раздался внизу голос полупьяного расстриги, Аксинья вдруг бросилась к мужу, обняла его и воскликнула:

– Вася, обожди хоть день! Дай мне только сбегать к Матвею Григорьичу! Может, он даст еще денег…

– Полно, таких дураков на свете нет. Ступай в другую горницу, сиди, покуда не позову, а расстригу посылай сюда! – глухо проговорил Андреев.

Аксинья, дрожа всем телом, вышла, встретила Никиту и через силу выговорила:

– Ступай туда!

Расстрига хотя и был пьян, но все-таки заметил волнение женщины. Действительно, зная об деньгах, принесенных Аксиньей, он украл их, обшарив всю комнату, покуда Аксинья вышла на воздух, а Андреев лежал без памяти. Но Никита думал, что помимо его бывали у больного и другие и что подозрение могло пасть на десять разных человек. Он колебался одну минуту.

«Пойди докажи! Кто видел? Никто не видел», – подумал он и вошел к Андрееву.

Андреев впустил расстригу в горницу, смерил его лихорадочными глазами, показал на лавку в углу, и расстрига, глупо ухмыляясь, сел и спросил пьяным голосом:

– Чего вам? Дело, что ль, какое?

Андреев достал из-за комода топор и, заслоня дверь от расстриги, сделал к нему несколько шагов, взмахнув топором над его головой. Расстрига вытаращил глаза.

– Ты украл деньги! Или отдай, или на две части перешибу! – проговорил Андреев таким голосом, что сразу хмель вылетел из головы Никиты. Сразу заорал он на весь дом, на всю улицу и упал на колени перед Андреевым.

– Сейчас говори, где деньги? Или конец…

В голосе Андреева было столько отчаянья, что расстрига тотчас поверил, что это была не пустая угроза и что топор, поднятый высоко в больных, но крепких руках Андреева, тотчас просвистит в воздухе и раскроит ему голову.

– У Бякова, у дяди Бякова! – завопил расстрига. – Помилосердуй, сейчас принесу… Помилосердуй, все, что есть, принесу.

Василий Андреев, у которого уже явился луч надежды на полученье части денег, слегка опустил топор и задумался.

– Как это сделать? – вслух выговорил он. – Надуешь… Хоть, все равно, я найду тебя на дне морском и убью. Да ты-то этому не веришь и надуешь. Посылай мою жену к нему, а сам оставайся здесь.

Никита двинулся, чтобы встать с пола, но Андреев снова взмахнул топором и крикнул:

– Только пальцем двинь – мертвый!

И расстрига остался на полу, трусливо прикрывая голову ладонями, как если бы они могли спасти его от удара.

– Аксинья! – позвал Андреев жену. – Ступай, разыщи вора. Растолкуй ты ей, где и как найти.

И расстрига, сидя на полу, косясь на огромный топор, подробно пояснил Аксинье, где разыскать дядю Савелья, солдата Бякова, бывшего звонаря с Варварки.

– Скажи ты ему: иди, мол, сейчас к Никите и неси деньги, которые он дал спрятать, – все, мол, сколько есть, тащи.

Более часа времени просидел расстрига почти клубком на полу, а в углу горницы сидел Андреев, в двух шагах от него, с топором на голове.

Наконец раздались шаги, вошла Аксинья, а за ней Бяков. И, только войдя в горницу, дядя Савелий понял свой промах и что Никита не по доброй воле посылал за ним и за деньгами.

– Обида! – пробурчал он.

Увидя поднявшуюся со стула фигуру Андреева, дядя Савелий попятился и готов был бежать, но Андреев схватил его за кафтан, отшвырнул от двери и загородил дорогу.

– Чего ж пихаешься? – обиделся Бяков. – Ты видишь, каков я человек! – показал он на свои медали.

– Отдавай деньги мои!

– Все ему отдавай! – заговорил Никита.

– Вот они, нате. За делом воровал, кукушка ты этакая! Виданное ли дело, чтобы вор ворованное назад отдавал? Эх ты, щенок паршивый!

И Бяков полез под кафтан и под рубаху и, достав небольшой пакет, зашитый в полотно и надетый на шею вместе с образками, снял и передал Андрееву.

– Сколько тут? – выговорил Андреев с тайным страхом. – Я чай, и половины нет? Говори ты, распоп!

И Андреев невольно стиснул и поднял топор.

– Половина есть, – ей-Богу, есть!

– Берегися! – обратился Андреев к Бякову. – Нет ли на тебе еще? Убью ведь!

Но Бяков хладнокровно и рассудительно возразил:

– Дурень человек! Стоит с топором, по роже совсем злодей, а я тут стану таить. Дурака нашел! Кабы ты теперь, почтенный, без топора у меня их спрашивал, так я, точно, беспременно бы их утаил. А при этаком-то твоем виде, когда жисть вся моя на волоске состоит от твоего топора, стану я в прятки играть! Обыщи. Блох парочки две найдешь!