Евгений Салиас - На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

«Вишь, сердешный. Тоже приволокли. Зачем? Голубчик ты мой!»

И она подвинулась, потеснилась, чтобы дать место Артамонову.

Старик сурово оглядел приемную, сел около старухи, положил картуз на колена, и улыбка полудосады, полупрезрения мелькнула у него на лице.

«Толкись тут, поджидай, покуда пустят, кланяйся на старости лет!» – как бы говорил он сам себе.

– Что, родимый, волокита и тебе, что ль, какая? Я чай, засудили? – обратилась к нему старуха. – Вот и у меня так-то был малый смирный, и вдруг это близ его украли… Вот меня и таскают теперь по чужому греху.

Но Артамонов даже не поглядел на старуху и внимательно смотрел в растворенную дверь следующей иомнаты, где шла веселая болтовня и сновали разные фигуры.

– Веселый народ, – сказал кто-то из просителей.

– Чего им, псам, тосковать! – вдруг, как гром, упали в эту комнату слова Артамонова.

Просители перетрухнули не на живот, а на смерть, Старуху так и откинуло от Артамонова. Один из пожилых просителей, какой-то капитан в засаленном мундире, как-то задохнулся от этих слов старика, огляделся кругом и со страху подтянул свои ноги и спрятал их под лавку.

В ту же минуту вышел чиновник, старик с большими очками на носу, оглядел приемную и, увидя фигуру Артамонова, растопырил руки и пошел к нему навстре-чу, скосив голову набок.

– Мирон Дмитрич! Помилуйте! Что же вы это? Пожалуйте, пожалуйте!.. Как не стыдно-с!

– Ничего, посидим, – угрюмо отозвался Артамонов, вставая.

– Что вы, помилуйте! Пожалуйте, пожалуйте!

Чиновник увел Артамонова к себе, проведя через три комнаты, наполненные писцами, усадил, предложил понюхать табаку и на откав старика прибавил:

– Виноват, забыл, вы этим не занимаетесь. А забыл, собственно, из-за долгой разлуки. Зачем пожаловали?

Артамонов объяснил, что вызван фельдмаршалом, вероятно, вследствие происшествия на Суконном дворе. Чиновник закачал головой:

– Знаем-с… Знаем-с… Пренеприятное происшествие, очень неприятное. Надо подумать, как тут извернуться.

– Да некогда думать-то. Уж вы сейчас подумайте да скажите; мне надо наверх идти, на допрос.

– Уж, право, не знаю, Мирон Дмитрич, что ж тут сделаешь? Кабы знать, зачем его сиятельство требует, а то неизвестно. Подставить всякую штучку всегда можно, да надо знать, в чем тут дело. Он, может быть, вас вытребовал на пожертвование какой-нибудь суммы в пользу сирот, а вы сумлеваетесь насчет хворости на дворе у вас.

Артамонов объяснил чиновнику то, что говорил ему Митя о доносе насчет зарывавшихся на дворе умерших от чумы.

– Посиди маленечко, сейчас узнаю, – мигнул ему чиновник.

И, сбегав быстро, почти слетав в другую горницу, он вернулся назад и выговорил шепотом, садясь уже около старика:

– Верно-с. Маленький доносик был, но, полагать надо, не от Барабина, от другого кого, да это все равно. Мы бумажку напишем, вы подпишетесь, и я на себя возьму. Скажу, подана была четвертого дня, да я виноват, позабыл.

Чиновник стал писать быстро, скрипя пером по шероховатой бумаге, а Артамонов думал о своем сынишке:

«Митрий-то, Митрий мой! Ему бы самому в генерал-губернаторы… Как мыслями-то раскидывает мальчуган!»

Через несколько минут бумага была готова. Артамонов поставил под ней три креста, затем слазил в боковой карман, достал оттуда пачку сереньких бумажек, перевязанных тесемочкой, и, положив их около чернильницы, выговорил только:

– А вот-с, позабыл совсем. Должок!

– Не извольте беспокоиться, – смущаясь, якобы красная девушка, выговорил чиновник.

И затем, будто боясь какого-нибудь неожиданного и неприятного возражения со стороны Артамонова, он прибавил:

– Так вот-с, все прекрасно-с. Теперь можете объясняться с ним-то. Прикажете, я вас проведу по нашей лестнице прямо в приемную?

Но Артамонов отказался, вышел снова из канцелярии и отправился на главный подъезд.

В приемной фельдмаршала, вследствие неурочного часа, не было никого. Молоденький адъютант доложил о нем, и старика позвали в кабинет начальника края.

В кабинете, обитом желтой штофной материей, в больших креслах сидел фельдмаршал, а около него, на диване, – архимандрит Антоний. Артамонов остановился на вороге и поклонился.

– Что тебе? – выговорил Салтыков, поднимая брови. – Кто таков? зачем?

– Изволили присылать за мной верхового.

– Я присылал?

– Точно так-с.

– Может быть. А как звать?

– Артамонов Мирон.

– А-а-а! – протянул громко и гневно фельдмаршал. – Артамонов! убийца… Душегуб… Разбойник. Сам Соловей-Разбойник. Я тебя в каторгу!

Артамонов молчал. На лице его не было испуга, заметно было только нетерпение.

– Вот они что делают, – обратился Салтыков к Антонию. – Люди мрут, а они их зарывают в дровах, бее исповеди и причастия…

– Я тут ни при чем, ваше сиятельство. Позвольте обстоятельно доложить все дело!

– Докладывай.

Артамонов рассказал в коротких словах, что на дворе действительно похоронили человек пять-шесть умерших в беспамятстве, но что это было сделано без его ведома и что виновные в этом были им строго наказаны. Обстоятельное же об этом донесение было подано в канцелярию, на имя фельдмаршала.

– Не так, не так! Не то совсем выходит… – замахал Салтыков.

Артамонов сослался на одного из главных чиновников канцелярии, прося вызвать его и узнать все дело.

– Хорошо, вызовем. Фединька, позови-ка Ивана Егорыча. Скажи, вот эту бороду судить шел бы.

Адъютант быстро вышел, а Салтыков, заметя движение Артамонова выйти, вскрикнул:

– Стой, стой! Тут стой, борода, а то убежишь еще, в Москве нескоро найдешь. Нет, стой!

Артамонов почему-то переменился в лице и глухо вымолвил:

– Мне бегать не рука. Убегу – за мной тут останутся девять домов, фабрика да полтора миллиона рублев.

Салтыков широко раскрыл глаза.

– Девять домов? – проговорил он.

– Точно так-с.

– Фабрика?

– Точно так-с.

– Еще сколько рублев?

– Да миллион четыреста тысяч наберется.

– Тьфу ты, страсть! – проговорил Салтыков.

Архимандрит даже как-то задвигался на диване из стороны в сторону, а затем ласково взглянул на плотного, громадного старика, гордо и сурово глядевшего с порога горницы.

– Что ж ты на больших дорогах грабил, что ли? – засмеялся Салтыков.

– Зачем грабить? это не наше дело. Нас грабят… – мерно проговорил старик.

Архимандрит опять заездил на диване, хотя уже по другой причине, а Салтыков снова слегка разинул рот.

– Кто вас грабит? Полиции донеси!.. Бахметьеву донеси! У меня не сметь грабить! Кто тебя грабил?

– Всякие такие люди… – выговорил Артамонов таким голосом, как если бы хотел сказать: «Что, мол, об этом толковать; дело давнишнее и дело известное: перемены ему не быть».

Чиновник, за которым послали, явился тотчас вслед за адъютантом. Он был тоже хороший и давнишний знакомец Артамонова, но, войдя, не только не поклонился, но даже не взглянул на купца.