Кристин Ханна - Четыре ветра

Из амбара показался мистер Мартинелли, заметил Элсу и направился к ней.

– Доброе утро, – сказал он. – Прогуляйся со мной.

Он повел ее по краю пшеничного поля, пшеница вся была уже собрана, редкие уцелевшие колоски казались Элсе сломанными, опустошенными. Как она сама. Легкий ветерок шуршал по жнивью.

– Ты девушка городская, – сказал мистер Мартинелли с заметным итальянским акцентом.

– Похоже, уже нет.

– Это хороший ответ.

Он наклонился и сгреб горсть земли.

– Моя земля рассказывает свою историю, если ее слушать. Это история нашей семьи. Мы сажаем растения, ухаживаем за ними, собираем урожай. Вино я делаю из винограда, выросшего на лозах, которые я привез с Сицилии, и это вино напоминает мне об отце. Эта земля связывает нас, и так уже много поколений. Теперь она свяжет с нами и тебя.

– Я никогда ни за чем не ухаживала.

Он посмотрел на нее:

– Ты хочешь это изменить?

Элса увидела в его темных глазах сочувствие, будто он понимал, чего она боялась всю свою жизнь, но, должно быть, ей это просто почудилось. Он знал о ней лишь то, что теперь она здесь и что вместе с собой она погубила и его сына.

– Только так и начинают, Элса. Когда мы с Розальбой приехали сюда с Сицилии, у нас было семнадцать долларов и мечта. С этого мы начали. Но не это обеспечило нам сытую жизнь. Мы владеем этой землей, потому что мы работали ради нее, потому что, какой бы тяжелой ни была жизнь, мы держались этой земли. Она кормит нас. Она прокормит и тебя, если ты ей позволишь.

Элса никогда не думала о земле как о якоре в жизни. Сама мысль остаться здесь и обрести настоящую семью и дом манила так, как ничто и никогда не манило.

Она сделает все, чтобы стать настоящей Мартинелли, стать частью их истории, может быть, даже сделать их историю своей и передать ее ребенку, которого она носит. Она сделает что угодно, станет кем угодно, чтобы эти люди полюбили ребенка безусловно, как своего.

– Я хочу этого, мистер Мартинелли, – искренне сказала она.

Он улыбнулся.

– Я увидел это в тебе.

Элса начала благодарить, но ее прервала миссис Мартинелли, звавшая мужа. Она направлялась к ним, держа корзину, полную спелых томатов и зелени.

– Элса, – сказала она. – Как хорошо, что ты встала.

– Я… проспала.

Миссис Мартинелли кивнула:

– Пойдем со мной.

На кухне миссис Мартинелли достала овощи из корзины и выложила на стол: красные помидоры, желтый лук, зеленые травы, головки чеснока. Элса никогда не видела столько чеснока разом.

– Что ты умеешь готовить? – спросила миссис Мартинелли, завязывая фартук.

– К-кофе.

Миссис Мартинелли замерла.

– Совсем не умеешь готовить? В твоем-то возрасте?

– Простите, миссис Мартинелли. Нет, но…

– А убирать умеешь?

– Ну… Я уверена, что смогу научиться.

Миссис Мартинелли скрестила руки на груди.

– А что ты умеешь?

– Шить. Вышивать. Штопать. Читать.

– Леди. Мадонна миа. – Она оглядела безупречно чистую кухню. – Хорошо. Тогда я научу тебя готовить. Начнем с аранчини [10] Сицилийское блюдо, рисовые шарики с начинкой. . И зови меня Роуз.

Свадьбу сыграли торопливо и тихо, ни до, ни после церкви праздника не устраивали. Раф надел простое кольцо на палец Элсы и сказал «Да», вот, в общем-то, и все. Во все время краткой церемонии казалось, что у него что-то болит.

В ночь после свадьбы они сошлись в темноте и скрепили свои клятвы телами, как ранее словами, и страсть их была так же тиха, как ночь вокруг. В последующие дни, и недели, и месяцы он старался быть хорошим мужем, а она – хорошей женой.

Поначалу – по крайней мере, на взгляд Роуз, – Элса была неспособна хоть что-нибудь сделать правильно. Она поранилась, когда нарезала помидоры, и обожгла руку, доставая из печи хлеб. Она не могла отличить спелую тыкву от неспелой. А фаршировать цукини для такой неуклюжей женщины, как Элса, оказалось и вовсе непосильной задачей. Она перешла в католичество и слушала мессу на латыни, не понимая ни слова, но находя странное утешение в красивом звучании службы; она выучила молитвы наизусть и всегда носила четки в кармане передника. Она исповедовалась, сидя в маленьком темном закутке, и рассказывала отцу Майклу о своих грехах, и он молился за нее и отпускал ей грехи. Сначала она не находила в этом большого смысла, но потом исповеди вошли в привычку, сделались частью новой жизни – как постные пятницы или мириады дней святых, которые они отмечали.

Элса узнала – к своему удивлению и удивлению свекрови, – что она не из тех, кто легко сдается. Она просыпалась каждое утро раньше мужа и шла на кухню, чтобы поставить кофе. Она научилась готовить, и есть, и любить еду, о которой прежде и не слышала, из продуктов, которых прежде не видела, – оливковое масло, феттуччине, аранчини, панчетта. Она научилась растворяться в делах фермы: работать больше остальных, никогда не жаловаться. Со временем у нее исподволь начало появляться новое и неожиданное чувство: она здесь своя. Она проводила часы в огороде, стоя на коленях в грязи, глядя, как семена, которые она посадила, прорастают, отталкиваются от земли и становятся зелеными стеблями, и каждый казался ей новым началом. Обещанием будущего. Она научилась собирать темно-фиолетовые грозди «Неро д’Авола» и делать из них вино, как клялся Тони, не хуже того вина, что делал его отец. Она познала душевный покой, глядя на распаханное поле, и надежду, которую давали эти поля.

Здесь, иногда думала Элса, стоя на земле, которую она возделывала, будет расти ее ребенок, здесь он будет бегать, и играть, и узнавать истории, которые рассказывает земля, и виноград, и пшеница.

Зима выдалась снежная, и они затаились в доме, привыкая к новому распорядку дня; женщины убирали, штопали и вязали, а мужчины ухаживали за скотиной и готовили сельскохозяйственную технику к весне. По вечерам все собирались у камина, и Элса читала вслух, а Тони играл на скрипке. Элса узнала разные мелочи о своем муже: он громко храпит и беспокойно спит, часто просыпается с криком посреди ночи, напуганный кошмарами.

На этой земле так тихо, что можно сойти с ума, иногда говорил Раф, и Элса пыталась понять, что он имеет в виду. Обычно она просто слушала его голос и ждала, когда он потянется к ней, что он делал, но редко и всегда в темноте. Она знала, что ее растущий живот пугает его. Когда же он все-таки разговаривал с ней, от него обычно пахло вином или виски; тогда он улыбался и плел истории о воображаемой жизни, которую они когда-нибудь будут вести в Голливуде или Нью-Йорке. Если уж начистоту, Элса никогда толком не знала, что сказать этому красивому, порывистому парню, за которого она вышла замуж, но разговоры никогда не были ее сильной стороной, и у нее все равно не хватило бы духу откровенничать, сказать ему, как она себя чувствует и что на этой ферме она неожиданно обнаружила в себе силу, а благодаря любви к мужу и его родителям она способна на очень многое. Она делала то, что всегда делала, встречая отказ: исчезала, и держала язык за зубами, и ждала – иногда с отчаянием, – когда ее муж увидит в ней женщину, которой она стала.