Андрей Алдан-Семенов - Красные и белые

— И не говорите, вы правы, Мишель, — согласился Каретский (наедине он называл Тухачевского только по имени).

Командарм опять остановился у окна, сложил на груди руки, собираясь с мыслями. Ему и Каретскому, новому начальнику штаба, предстояло кропотливое и строгое дело — разработка плана Сызранско-Самарской операции. Она была значительно сложней, чем операция Симбирская.

— Вы говорили, Мишель, что надо сохранять материалы о боевой деятельности нашей армии. Я набросал вот такое письмо.

— Да-да, слушаю…

— «Русская революция всколыхнула весь мир. Она — начало новой истории человечества, и мы обязаны сохранить потомству исторические памятники войны классов в России. Прошу командиров и комиссаров прислать в штаб армии свои заметки — разборы операций, взгляды на ход военных действий, иллюстрируя их схемами и комментариями», — прочитал Каретский.

— Хорошее письмо! Исторические события нужно закреплять немедленно, иначе они искривляются во времени. Искривленная история — наука безобразная и опасная. Кто там за дверью? Войдите! — крикнул Тухачевский.

Адъютант подал ему какую-то бумагу. Тухачевский пробежал текст: «Российский главный штаб командирует в распоряжение штаба Первой армии т. Энгельгардта А. П. Начальник штаба Раттель».

— Где этот товарищ? — спросил Тухачевский.

— Ожидает в приемной.

— Позовите.

В кабинет вошел светловолосый, синеглазый человек в потертом френче, артистически непринужденно вскинул руку к козырьку фуражки.

— Г'ажданин Энгельга'дт. — Синие влажные глаза его просияли еще сильнее, он невольно подался в сторону Тухачевского.

— Здравствуйте, Анатолий Петрович, — протянул руку командарм. Вошедший почтительно прикоснулся к ней. — Никак не предполагал встретиться с вами в Симбирске.

— Пе'ешел на сто'ону на'ода, как и многие наши пат'иоты. Служу ве'ой-п'авдой, как положено истинному г'ажданину своего отечества, ответил, грассируя, Энгельгардт.

Анатолий Энгельгардт был не только земляком Тухачевского, но и сослуживцем; он командовал в Семеновском полку второй ротой. Энгельгардт имел славную родословную, его деду в Смоленске стоял памятник. Комендант Смоленска, генерал Энгельгардт отказался передать Наполеону ключи от города, за это и расстреляли его французы. Энгельгардт гордился славой деда, но среди гвардейских офицеров слыл бретером и себялюбцем. Между ним и Тухачевским были холодные отношения, но сейчас командарму пришлось отнестись к сослуживцу сердечнее. Он представил Энгельгардта начальнику штаба. Каретский обрадовался еще одному знающему, опытному офицеру.

— Я подберу вам подходящую должность, — заговорил Каретский, когда они остались вдвоем. — Наш штаб дает возможность проявить свои таланты как офицерам, так и солдатам.

— Дивно, п'елестно начинать службу под вашим пок'овительством. Клянусь служить вам со всеми благо'одными по'ывами, — сказал Энгельгардт.

— Не мне, а народу, — вежливо поправил Каретский.

— Угощайтесь, будьте любезны. — Энгельгардт развалился в глубоком кожаном кресле, закурил пахучую сигарету. — Сига'еты из запасов начальника главного штаба. Ведь и он состоит на службе его величества на'ода…

— Я когда-то знавал полковника Раттеля. — Каретский закурил тонкую сигарету. — Не хватал он с неба звезд, я просто поражен его высоким постом.

— Умеет служить, умеет и п'ислуживаться, — Энгельгардт в упор рассматривал Каретского, но теперь глаза его были словно покрыты синим лаком.

— Вы давно знакомы с Тухачевским? — спросил Каретский.

— В Семеновском полку были закадычными това'ищами. П'елестные были годочки в нашем славном гвардейском! Все тепе'ь стало фантастическим сном, — вздохнул Энгельгардт.

На проводы Куйбышева собрались все командиры и комиссары, актовый зал кадетского корпуса был переполнен. В ожидании Куйбышева и Тухачевского молодые люди шумно разговаривали о самых разных вещах. Саблин, с рукой на черной перевязи, переходил от группы к группе, меланхолически отвечал на сочувственные вопросы:

— Подстерегла белая пуля, поцеловала-таки меня, стервоза. Но ничего не попишешь, таков закон войны. А пули бояться — с волками не драться.

Никто, даже насмешливый Грызлов, не сомневался в честной ране Саблина. Комиссар услышал хохот Гая, окруженного командирами, подошел, прислушался.

— Э, нет, храбрость еще не героизм, друзья, — кому-то возражал Гай. Храбрыми бывают и разбойники с большой дороги. Я знал одного храбреца, любого из нас за пояс заткнул бы. Однажды в самарский Совдеп явился мужчина: в двух карманах бомбы, в третьем наган, в четвертом — браунинг. И говорит Куйбышеву, что он, старый революционер, передает нам шесть тайных складов оружия. Куйбышев назначил его начальником охраны города, он проявил себя бесстрашным борцом против бандитизма. Белочехи взяли Самару, наши отступили в Симбирск, в Симбирске существовали гнезда белых шпионов и диверсантов, с пароходами прибывали контрреволюционеры. Наш храбрец ловил шпионов, обыскивал спекулянтов, все шло чин чином. Вдруг Куйбышев узнает, что он отобранные драгоценности делит между своими помощниками. Куйбышев приглашает его для разговора.

«Золото берете? Для каких целей?»

«А когда чехи Совдеп свергнут, мы создадим партизанские отряды. Золото тогда пригодится».

«Почему должна пасть Советская власть?»

«Белочехи же берут город за городом…»

Революционный совет вынес решение: расстрелять «храбреца» со всей его дружиной. В это время белочехи подходят к Симбирску, революционный Совет решает взрывать пути в тылу противника. А для этого нужна диверсионная группа. Куйбышев предлагает послать «храбреца» с его дружиной.

«Они же приговорены к расстрелу!»

«Пусть искупят свою вину».

Куйбышев вызывает из тюрьмы «храбреца»:

«Хочешь жить — отправляйся на диверсии».

«Я свою жизнь не покупаю».

«Тогда искупи вину спасением Симбирска».

«Храбрец» задумался, потом спросил:

«Жизнь даруете и моим друзьям?»

«Безусловно».

«Храбрец» был специалистом подрывного дела. Не колеблясь он отправился в тыл противника, но белочехи уже захватили Симбирск, необходимость во взрыве путей отпала. Я вам про этого «храбреца» не все рассказал, но отчаянная, бесстрашная натура была, — закончил Гай.

— По-своему он тоже герой, — сказал Грызлов.

— Мне омерзительны герои из мушкетеров, они совершали свои подвиги ради славы, денег да женских глазок. У людей рабочих к героизму подход по-рабочему прост. Буржуи посягают на твою жизнь — хватай буржуев за горло, мужики отказывают в куске черного хлеба — лупи по башкам мужиков, вступил в разговор Саблин.

— По-твоему, да здравствует война города с деревней? — перебил комиссара Грызлов.