Григорий Максимов - Серебряная лилия

День за днём, прочитывая по две, а то и по три песни, они путешествовали вместе с Вергилием* и Данте по подземельям Ада, стремясь от одного круга к другому и переходя от одной ямы к другой, где без надежды на спасение несли свои тяжкие наказания сонмища грешников.

Альбер даже и не заметил, как за это время они с госпожой стали близки. Каждый день, как только начинались чтения поэмы, они садились рядом и, попеременно, от песни к песне, передавали друг другу роль чтеца. Первые дни Альбер до ужаса волновался, волновался так, что сердце рвалось из груди. И без того плохо зная тосканское наречие, он постоянно запинался, неправильно произносил слова или, того хуже, давал неправильный перевод, чем вызывал то смех, то негодование. Но всякий раз ему на помощь приходила сеньора. Причём делала она это так учтиво и осторожно, что Альбер даже было перестал обращать внимание на свои ошибки. Постепенно они привыкали друг к другу, и неловкость, кою оруженосец обычно чувствовал в присутствии супруги своего сеньора, постепенно стала сменяться всё большей уверенностью.

Он сидел подле неё, вдыхая исходивший от неё аромат дорогого парфюма, слегка напоминавшего запах базилика, и, казалось, весь мир, и все пропасти Ада и небеса Рая, существовали только для них. И даже сидящие вокруг слушатели будто куда-то исчезали, оставаясь частью того, прежнего, покинутого ими, мира.

Последний день ноября выдался на редкость сухим и погожим. Солнце, развеявшее доселе непроглядную пелену туч, светило и согревало, словно возвращая уже позабытые летние дни. Топкие лужи и жидкая грязь исчезли, и там, где ещё вчера было непроходимое болото, сегодня уже была протоптанная и прокатанная дорога.

Как и повелось в последнее время, сразу же после завтрака Альбер поднялся в маленькую гостиную для продолжения чтений «Комедии». Зайдя вовнутрь, он, к своему немалому удивлению, обнаружил комнату пустой. Обычно к этому времени на лавках уже непременно сидел кто-нибудь из бездельников, желая услышать долгожданное продолжение. Но в этот раз было пусто. И тихо. Лишь доносящееся с улицы чириканье резвящихся воробьёв нарушало мертвую тишину.

Альбер подошёл к столу. На заляпанных свечным салом грубых досках стоял тройной медный подсвечник с почти растаявшими свечами да письменный прибор с длинным гусиным пером и глиняной чернильницей. На краю, нарочно отодвинутая в сторону от своих читателей, лежала заветная книга.

Присев на лавку, Альбер прождал некоторое время, после чего, придвинув книгу к себе, открыл её на месте с закладкой.

К этому времени они успели дойти до двадцатой песни Ада, в которой описывалась участь всякого рода гадателей, прорицателей и ясновидцев. В тёмной, погружённой в непроглядный туман, бездне эти несчастные брели друг за другом с повёрнутыми задом наперёд головами. Были там и древние авгуры – Калхант и Эврипил, и шотландец Микеле Скотто – врач и астролог императора Фридриха II*, и Гвидо Бонатти – знаменитый астролог из Форли, служивший графу Гвидо да Ментефельтро, и даже некий Азденте – сапожник из Пармы, занимавшийся предсказаниями. Все они, как один, шли, пятясь, с вывернутыми набекрень шеями:

В момент, когда он уже было по уши погрузился в чтение, его отвлёк скрип открывающейся двери. Оторвавшись от книги, он поднял голову. В гостиную вошла баронесса. Она была одна, без фрейлин и какого-либо иного сопровождения. Именно это и удивило Альбера. Он даже невольно приоткрыл рот. Но, тут же, взяв себя в руки, встал, дабы поприветствовать свою госпожу. Хотя за этот небольшой отрезок времени отношения между ними и стали как никогда дружественны, это никак не отменяло заведённых норм этикета.

Как и подобает даме своего положения, баронесса старалась всегда выглядеть великолепно. На ней было добротное парчовое платье, плотно прилегающее к верхней части тела, с длинным, метущим пол, шлейфом. Рукава плотно облегали руки, лишь слегка расширяясь, доходя до середины кистей, а начиная от локтей и чуть ли не до колен, с них свисали длинные ленты полурукавов. Шейный вырез, как и голова, был покрыт белым холщовым жимпфом. В обычные дни шею и плечи полагалось скрывать. Расцвечен же весь наряд был в традиционные гербовые цвета дома Жавронов. Правая сторона поделённого вертикально на две половины платья была лазурно-синей, отражая герб графства Шампанского, с серебряной, идущей от плеча к талии, перевязью и двумя следующими вдоль неё золотыми цепочками, левая же сторона была белой, с вышитыми на ней сидящими чёрными львами. Причём ленты правого полурукава были белые, а левого, наоборот, лазурно-синие. Ладони же её, как и всегда, были убраны в белые шёлковые перчатки, а на пальцы нанизаны кольца. Волосы же были аккуратно уложены в косы-улитки по бокам головы и укрыты под жимпфом.

– Мадам, – слегка склонив голову, произнёс Альбер.

– Да, Альбер. Вижу, вы уже сами принялись за чтение, – начала домина.

– Прошу прощения, мадам.

– Не стоит. Так уж и быть, уступлю вам почётное право первым начать чтение.

– Благодарю вас, мадам.

На секунду воцарилось молчание.

– А где же остальные, позвольте спросить? Разве кроме вас никого не будет? – развела руками баронесса.

– Не знаю. Может быть, кто-нибудь и подойдёт. Эдмон с ребятами предпочёл ристалище. Урсула с Кларисс выехали к реке, на прогулку. Сегодня как раз подходящий для этого день. Софи и Жозефина остались с Жаклин. Бошан я не знаю где, – растерянно ответил оруженосец.

Снова молчание.

– Могу я начать, – всё ещё терпя неловкость, спросил Альбер.

– Конечно. Уже давно пора, – ответила баронесса, сделав вид, что приготовилась внимательно слушать.

Вновь склонившись над книгой, Альбер заново начал читать начало двадцатой песни:

Слушая чтение Альбера, она подошла к закрытому ставнями окну и распахнула его настежь. Вместе с прямыми солнечными лучами в полутёмную гостиную ворвался поток свежего прохладного воздуха. С улицы, как всегда, доносились смех, разговоры и ржание лошадей. Облокотившись о каменный подоконник, она даже зажмурилась, вдыхая сырые дуновения ветра.

– Какой чудесный день! Как будто весна наступила, – со вздохом удовольствия сказала баронесса.