Андрей Балабуха - Когда врут учебники истории. Прошлое, которого не было

А теперь – главное. Роммель не имел ни малейшего отношения к Сопротивлению, недаром же один из активных участников заговора 20 июля, чудом уцелевший Ганс Берндт Гизевиус – сотрудник абвера, работавший в Швейцарии – назвал его «супернацистом среди гитлеровских фельдмаршалов». И это, пожалуй, самая точная и емкая формулировка.

В отличие от большинства немецких генералов, хотя и выполнявших приказы, но все-таки недолюбливавших выскочку-ефрейтора, Роммель принял Гитлера всей душой и оставался верен ему до конца. Немалую роль в формировании такого отношения сыграла его жена, фрау Люция, буквально боготворившая рейхсканцлера. «Молитесь ли вы каждый день за фюрера?» – неизменно спрашивала сия экзальтированная дама у своих гостей, и горе тому, чей ответ звучал с запинкой: больше в доме Роммелей ему появляться не стоило. Трудно сказать, действительно ли Роммель был заворожен личностью Гитлера изначально, или же просто ночная кукушка – величайший мастер убеждать, но вскоре и сам бравый вояка стал изъясняться таким же образом. Даже его рождественские открытки родственникам заканчивались неизменным «Хайль Гитлер!». И сохранил он свое отношение к вождю нации до последнего вздоха. «Какая сила исходит от него, какая вера и преданность привязывают народ к нему!» – патетически писал Роммель в дневнике осенью 1943 года. Саму идею противодействия Гитлеру Роммель отвергал как изначально абсурдную, ибо до последнего дня верил: фюрер сумеет найти достойный политический выход даже из проигранной войны.

Справедливости ради замечу, что заговорщики несколько раз и впрямь пытались осторожно прощупать Роммеля. А заговорщиков в нацистской Германии, надо сказать, всегда хватало – особенно в штаб-офицерской и генеральской среде. Правда, заговор армейских офицеров в сентябре 1938 года – так называемый Берлинский путч – провалился в самый критический момент из-за явных недостатков планирования. К тому же заключенное как раз в тот момент Мюнхенское соглашение сослужило путчистам плохую службу, резко усилив популярность Гитлера и, соответственно, ослабив веру самих заговорщиков в успех. Годом позже, в ноябре 39-го, неудача постигла Цоссенский путч. В январе 1943 года разделил общую судьбу и Сталинградский путч. В марте того же года генерал фон Тресков и Шлабрендорф пришли к выводу, что настало время действовать. В самолете, на котором Гитлер вылетал из Смоленска в Растенбург, Шлабрендорф установил мину британского производства с часовым механизмом, замаскированную под бутылку бренди. По непонятным причинам бомба так и не взорвалась, но о попытке покушения, к счастью для заговорщиков, известно не стало. 21 марта 1943 года еще одна попытка покушения на Гитлера также провалилась, когда не сработали две бомбы, положенные в карманы гитлеровской шинели. Неудачными оказывались и все последующие попытки покушения. Участников Сопротивления казнили, сажали в тюрьмы и отправляли в лагеря, но кому-то всякий раз удавалось так или иначе спастись, так что цепь все-таки не прерывалась.

Судя по всему, первым, еще в феврале 1944 года, отважился завести разговор с Роммелем уже упоминавшийся выше обербургомистр Штутгарта Карл Штрелин. Вторым (дважды – в июне и 9 июля) – сотрудник административного штаба Верховного командования вермахта обер-лейтенант (а до войны – доктор исторических наук) Хофаккер, сын старого приятеля Лиса пустыни, командира Вюртембергской пехотной дивизии. Но Роммель или впрямь не понимал, о чем с ним заводят речь, или прикидывался, будто не понимает.

За три дня до покушения на Гитлера штабной «хорьх» Роммеля был обстрелян английским истребителем, и раненый генерал-фельдмаршал был доставлен сперва в лазарет Люфтваффе в Бернау а потом переправлен для лечения на родину, в Ульм. Врачи не утешали: в самом лучшем случае о возвращении в строй можно будет говорить месяцев через шесть – не шутки ведь, перелом основания черепа и тяжелое сотрясение мозга. Так что все события 20 июля Роммель пережил, лежа с затуманенным сознанием на больничной койке. Однако это его не спасло.

Число казненных в результате провала Июльского заговора по разным данным колеблется от 180 до 200 человек [331]; осужденных и приговоренных к различным срокам – как минимум на порядок больше. При том далеко не все они были действительно замешаны в покушении: иные пребывали в мягкой оппозиции, а грань между нею и заговором в подобных случая стирается начисто; с иными под шумок сводили счеты; кое-кого просто прихватили под горячую руку. Не наш 1937 год, конечно, но чистка была яростная и с размахом. Даже не ведавшие за собою и тени греха не могли не чувствовать себя под дамокловым мечом.

Когда тремя месяцами позже, в полдень 14 октября 1944 года, к нему явились генералы Бургдорф и Майзель, чтобы предложить герою нации во избежание преследования близких добровольно уйти из жизни, фельдмаршал задал единственный вопрос: «Фюрер об этом знает?» И безропотно принял утвердительный ответ в качестве смертного приговора. Он хотел застрелиться, как приличествует боевому офицеру, однако выбора ему не предоставили, и пришлось раскусить ампулу с цианистым калием. Так было нужно, чтобы похоронить самоубийцу поневоле с почестями – как героя нации, «скончавшегося вследствие осложнения после ранения». Фюрер сдержал слово – никаких репрессий к родственникам Роммеля применено не было.

Замечу, летом 1944 года, особенно после начала вторжения союзников, Роммель стал все-таки подумывать и даже поговаривать о необходимости перемен в стране. Однако мягкая его оппозиция резко отличалась от позиции заговорщиков: в отличие от этих последних, генерал-фельдмаршал и не помышлял о свержении Гитлера, мечтая лишь о том, чтобы фюрер дозволил заключить сепаратный мир (или хотя бы перемирие) и сосредоточить все иссякающие силы Третьего Рейха на Восточном фронте. Эти взгляды, надо сказать, разделяли и многие другие высокопоставленные военные, в том числе и чины СС.

Уже после войны, когда участие в Сопротивлении расценивалось не как преступление, но как подвиг, вдова Роммеля, фрау Люция, писала: «Я утверждаю, что мой муж не участвовал в подготовке событий 20 июля или руководстве ими. Он был солдатом, а не политиком». Уж кому бы, как говорится, знать лучше?