Владлен Шувалов - Рождение династии. Книга 1. Смута

Здесь закончится его жизнь – потомка русских царей, вознамерившегося претендовать на престол своих предков. Больше не будет ничего: ни вольготной боярской жизни, ни интриг, ни врагов и сторонников… Только вечный покой и молитвы Господу.

У ворот Сийского монастыря путников встретил престарелый игумен Иона. Он уважительно поклонился приставу и сочувственно посмотрел на Федора Никитича.

– Вот, отче, новый постоялец к тебе: — обратился к игумену пристав: – велено держать его в строгости. В царской грамоте все отписано.

Благовестили к вечерне. Телега остановилась у соборного храма. Пристав Роман Дуров, прошел в алтарь. Игумен Иона со всеми соборными старцами вышел из алтаря и начал обряд пострижения.

Боярин уведен был на паперть. Там сняли с него обычные одежды, оставив в одной сорочке. Затем привели его снова в церковь, без пояса, босого, с непокрытой головой.

– Ты пришел, брат, в обитель сию, чтобы припасть ко святому жертвеннику и ко святой братии? – согласно Уставу спросил Иона.

Федор Никитич молчал.

– Желаю, жития постнического, святый Отче! – ответил за него пристав Роман Дуров.

– Воистину правильный выбор, но предстоит тебе трудами великими в молитвах избавиться от болезни грехов твоих. Волей ли своего разума пришел ты к Господу?

– Да, отче! – ответил за боярина пристав.

– Думаешь ли пребывать в монастыре и пощении даже до последнего своего издыхания?

– Да, – снова ответил Дуров.

– Сохранишь ли послушание к игумену и всей Христовой братии? Сможешь ли терпеть всякую скорбь и тесноту иноческого жития ради царства небесного?

– Да. Отче! – снова послышался голос пристава.

Федор Никитич стоял перед игуменом с низко опущенной головой. Игумен сделал краткое поучение и прочитал две молитвы. Наконец, в соответствии с Уставом игумен обратился к узнику:

– Возьми ножницы и подай мне.

Боярин по-прежнему безмолвствовал, склонив голову, будто все происходящее не имело к нему никакого отношения. Ножницы опять подал пристав.

Прядь волос упала на пол. И тогда Федор Никитич поднял голову и посмотрел в лицо игумену. И столько боли, гнева и ненависти было в этом взгляде, что Иона содрогнулся.

– Я не принимаю ваш постриг! Господь всегда запрещал насилие, особенно во имя свое!

Федор Никитич знал, о чем говорил: каноны святой Церкви запрещают любое насилие в служении Богу.

Человек может отказаться от мирской жизни и посвятить себя Господу, став монахом только по собственной воле.

– Но волею Государя нашего… – начал было игумен.

– Любой Государь не волен изменять божественные правила, а только следовать им! Никогда не было такого на Руси, пока Великий князь Василий III не повелел насильно постричь жену свою Соломонию, за то, что она не смогла родить наследника.

Князь женился повторно. Но что это, если не бессовестное отношение к вере со стороны тех, кто такой метод борьбы с неугодными применяет? Грех это тяжкий перед Богом! Тебе ли не знать этого, Отче?

Боярин поднял руку и уперся пальцем в грудь игумена. Иона побледнел, но промолчал.

Узник монастыря

После пострига Федор Никитич был помещен в маленькую темную келью под присмотр старцев Илинарха и Леонида.

Поскольку Федору Никитичу не позволили взять с собой в дорогу своего холопа, для помощи ему назначили молодого послушника Игнатия.

Все! Был ближний боярин Федор Никитич Романов – стал чернец Филарет.

Положение, в котором оказался бывший боярин Федор Никитич, а теперь – инок Филарет, не могло не вызвать сочувствия, даже у монастырской братии, хотя невинным страдальцем Филарет не был. Эту наполненную грязноватыми сумерками и крысиным шорохом келью, Филарет сам и выстроил себе…

Он стал монахом…

Можно говорить о том, что его постригли насильно. Можно говорить, что это несправедливо и нехорошо.

Все так.

Но постригли. Назад в мир у инока Филарета уже не было дороги, и надобно было смириться и – не он первый! – принять судьбу, которая уготована ему.

Три дня узник молчал, никому слова не проронил, из кельи никуда не выходил, только смотрел все время в узкое, забранное решеткой келейное оконце и молился. А на четвертый как с цепи сорвался: жившего с ним в одной келье монаха Илинарха (ведомого шпиона) «лаял, с посохом к нему прискакивал, из кельи выгнал вон и впредь приближаться к себе запретил». В церковь ходить Филарет и думать забыл, не то, что на клиросе петь! Даже в Великий пост не исповедовался, в храме не бывал, игумена и братию всю запугал. Что не по нём – сейчас за палку! Выбранит, хорошо, если не побьёт и приговаривает:

«Увидите, каков я впредь буду!»

Романа Дурова вскоре сменил прибывший из Москвы новый пристав стольник Богдан Воейков, которому, согласно царскому указу, предписывалось обходиться со ссыльным снисходительно: «покой всякой к нему держать, чтоб ему ни в чем нужи не было».Вместе с тем, чтобы порвать всякую связь опального с внешним миром, приказывалось смотреть за ним «накрепко»,чтобы «к старцу Филарету к келье никто не подходил, и с ним ничего не говорил, и письма ни от кого никакого не подносил».

Воейков на своем посту решил проявить особое усердие, чтобы получить царскую похвалу. В ответ на очередную жалобу старцев Илинарха и Леонида о «бесчинствах» ссыльного, он решил сделать «назидание» упрямому узнику.

– Если не перестанешь бесчинствовать и не станешь жить по монастырскому чину, чернец, прикажу заковать в железо! – сказал он, войдя в келью Филарета.

Но «назидание» получил сам пристав. Филарет поднялся, хмуро посмотрел на пристава и вдруг ударил посохом в пол.

– Ты с кем разговариваешь, стольник? Я может и царев узник, но я верхний боярин и брат царя покойного! А ты кого, холоп, себе возомнил? Государя что ли? Ты почему царев указ не выполняешь? Почему я до сих пор в рваной рясе хожу? Сам в железа захотел? Иди и исполняй! Да не докучай мне без нужды! А то отправлю с верным человечком челобитную царю. Ты его норов знаешь! Пошел вон!

В глазах пристава мелькнул страх. Он выскочил из кельи и долго стоял в задумчивости. – Нет, каков чернец! Может быть и, в правду, силу в себе чувствует. Верно, есть в Москве людишки, готовые порадеть за опального боярина. Шепнут царю и все. Был Воейков и нет Воейкова!

Обо всем, что произошло при постриге и потом, было немедленно доложено царю. Сам царь ничего не мог поделать с тем, что «живёт старец Филарет не по монастырскому чину, всегда смеётся неведомо чему и говорит про мирское житье, про птиц ловчих и про собак, как он в мире жил, и к старцам жесток».