Роберто Пайро - Веселые похождения внука Хуана Морейры

Сбежав из канцелярии, я в поисках развлечений гулял по поселку или в его окрестностях, иногда пешком, а чаще верхом, в компании с товарищами, старшими, чем я, но такими же лоботрясами, и преследовал девиц из окрестных ранчо и хижин с остервенением, в котором проявлялась, пока еще в несколько искаженном виде, моя будущая непобедимая склонность к прекрасному полу.

Будучи уже искушен в развлечениях со служанками, я все же неспособен был по-настоящему и настойчиво ухаживать за девушками, однако Марто Контрерас, сын моего друга – возницы дилижанса, отчаянный и дерзкий мальчишка лет семнадцати – восемнадцати, с которым я свел близкую дружбу, занялся моим обучением и снабдил наставлением в любовных делах, выраженным с сельской грубостью» «Их надо обротать, и все тут».

Первые мои любовные приключения были, понятно, весьма упрощенными, бездумными, почти животными мгновенное головокружение, насилие, и на этом конец. Иногда связь некоторое время продолжалась – значит, я одержал победу, но По большей части моя жертва бежала от меня, как от врага. Тереса ютилась где-то в тайниках моей памяти, хотя я и видел ее мельком почти каждый день.

Невинные развлечения с другими товарищами, кроме Марто, вскоре начали казаться мне слишком пресными, особенно когда я сравнивал своих друзей с компанией олужащих муниципалитета, гораздо более привлекательных для меня, потому что, будучи уже «мужчинами», они проводили целые дни, беседуя о бегах, о петушиных боях, об игре в мяч, рассуждая о дружбе, рассказывая о дуэлях и прочих подвигах, болтая о более или менее грязных любовных приключениях; в час завтрака они отправлялись выпить вермута для отдыха, а под конец дня, поговорив с важным видом о политике, составляли программу на вечер. Я начал встречаться с ними, постепенно все больше вовлекаясь в их жизнь. Мы играли на бильярде до самого вечера; обедали наспех дома или в ресторане, а потом снова появлялись все вместе то здесь, то там: в игорном доме Манео, в заведении польки Ильки, где подчас происходили невероятные скандалы и куда ни одного посетителя не впускали, раньше чем агенты полиции не проверят, нет ли у него оружия, либо в других злачных местах. Я был немало удивлен, увидев вокруг креольского зеленого стола или под польским кровом не только своих товарищей или других сверстников, но также и весь цвет нашего общества во главе с самим доном Сократесом. Кто мог бы оспорить, что Древняя Греция возродилась в Лос-Сунчосе целиком, не исключая и Сократа!.. В конце концов под утро мы расходились по домам, и я, пользуясь прекрасным часом, когда все живое на время замирает, погружался в глубокий сон, чтобы вскоре проснуться еще более свежим, пылким и полным сил. У меня всегда было пристрастие к величественным зрелищам природы, и думаю, не поглоти меня политика так безраздельно, я стал бы выдающимся живописателем красот и величия аргентинского ландшафта.

Но, увы, невозможно одновременно бить в колокола и участвовать в процессии.

Несколько позже я пристрастился к развлечению другого рода, которое положило начало наиболее значительным событиям в моей жизни.

Я стал посещать по вечерам редакцию полуофициальной газеты «Эпоха», которую содержал муниципалитет, а редактировал некий авантюрист, носивший звучное имя Мигель де ла Эспада, молодой человек, способный написать все, что было угодно тем, кто его оплачивал, – тип нередкий во всех поселках и городах республики. Газета помещалась в трех комнатах жалкого грязного домишка на одной из улиц, примыкавших к центральной площади. В первой большой запущенной комнате, которую занимала редакция, стоял Некрашеный сосновый стол, заваленный газетами и бумагами, высокая конторка для кассовых книг и счетов, несколько плетеных стульев и кожаное кресло с высокой спинкой; кирпичный пол был искрошен в пыль, некогда побеленные стены затянуты паутиной и испещрены пятнами чернил и плесени, а с оклеенного бумагой потолка свисали бумажные лохмотья, отвалившиеся из-за протекавшей сквозь крышу воды… Пахло сыростью, смазочным маслом, керосином. Во второй, темной и душной каморке виднелись козлы и три наборные кассы; в третьей стоял старый ручной печатный станок и койка рабочего. Тут было царство де ла Эспады, и тут по вечерам собирались мы – несколько молодых карьеристов, – поговорить о домашней, общественной и политической жизни Лос Сунчоса. Стоило послушать болтовню, сплетни, пересуды, злословие и клевету, составлявшие сущность наших приятных бесед, этого исследования жизни и всех городских событий, в котором недостающие подробности с успехом заменялись плодами воображения собеседников. Знаменитая аптека Паредаса, заслужившая прозвище «вральня», не могла тягаться с редакцией «Эпохи». Тут я был посвящен во все тайны поселка, познакомился с историей всех семейств, узнал проступки одних, ошибки других, преступления третьих, оценил по достоинству хваленую добродетель женщин и начал видеть мир в новом свете, быть может, несколько искаженном, быть может, слишком мрачном, но в общем довольно близком к действительности.

Де ла Эспада был человек лет тридцати, щуплый, подвижный, желтолицый, с маленькими слезящимися глазками почти без ресниц и жесткими усиками, скорее отталкивающий, но все же привлекательный своим мадридским изяществом и плутовским пессимизмом… Обычно он подводил итог разговора сентенциями, которые могли составить полный курс обучения и являлись сводом идей, в то время для меня новых, хотя они отнюдь не отличались оригинальностью. За несколько месяцев он превратился, если только это возможно, из капельдинера в театре Буэнос-Айреса в редактора газеты Лос-Сунчоса, и говорил примерно такими изречениями:

– У каждой женщины есть особые четверть часа, и тот, кому удастся подстеречь этот момент, наверняка овладеет ею.

Или же:

– Все люди продаются: вопрос в том, чтобы дать нужную цену.

Или же:

– Чтобы проверить, честен ли человек, надо довести его до крайней нужды и тут же дать ему возможность украсть. Если не украдет, значит, он честен. Но при таких условиях не устоит ни один.

То же самое он говорил о честных женщинах. Нет женщины, которая не обманула бы мужа, хотя бы мысленно, если увидит того, кто, по ее мнению, лучше мужа. Увидит или даже вообразит себе…

Эти доктрины крайне соблазняли меня, хотя я делал порой некоторые оговорки: так, например, я не мог представить себе, чтобы моя мать могла изменить своему долгу даже во сне. Правда, этим примером и ограничивались мои оговорки, ибо на матерей других смертных они не распространялись. Житейская мудрость де ла Эспады проникала в мою душу, и я лишь ждал случая, чтобы применить ее на практике.