Владимир Возовиков - Поле Куликово

- Не всем открылся, тебе лишь. Кто ж не ведает, што Фома Хабычеев в московских землях только не разбойничает? Твоя служба князю Димитрию далеко слышна… Да и недолго мне тут сидеть осталось, не нынче-завтра уйду со своими.

- Моя служба тебе, Федька, неведома. Да и не по твоему она разуму. Но ты гляди: коли от князя слова нет - сидеть тебе здесь надобно.

- Того и боюсь, што оставит. Ныне-то вроде право есть уйти: слышно, рать скликает Димитрий. Как-нибудь вывернусь, он старые заслуги помнит.

- Гляди… Однако заговорились мы, вот-вот петухи запоют, да и проснется кто из твоей верной стражи, - Фома ядовито усмехнулся. - Оружье мы у тебя заберем. Сами пойдем к Димитрию, с оружием-то охотнее примет. Шкатулку эту сам ему вручу с грамоткой твоей. Там про верного человека сказано, вернее и не сыщешь.

- Твоя воля, - буркнул Бастрык.

- Аль не веришь?

- Тебе-то верю.

- Ин и добро. Другие о ней и не прознают.

Фома завернул шкатулку в тряпицу, тщательно перевязал шнуром, спрятал в суме среди дорожной рухляди, прямо глянул в лицо Бастрыка своими прозрачными глазами.

- И вот о чем Христом прошу тебя, Федька: не дай помереть от голода вдовице горькой с сиротами ее - той, што в крайней избе живет, у поскотины.

- Не из-за нее ль ты явился, благодетель?

- Из-за нее тож.

- Не помрет, не бойсь. Седмицу назад отрубей давал, с новины дам. Кабы не зловредничала, ситные ела б.

- Смотри, Федька, - отчетливо произнес Фома. - Пощадил тебя ныне, сам знаешь почему. Чую - есть за тобой правда, ее уважаю. Но и мою правду ты уважай. Чья выше -господь рассудит, я же от своей не отступлю до смерти. Для меня всяк человек - душа живая. Коли не будешь давать той бабе хлеба и молока, штоб самой хватало и детишкам, - под землей сыщу. Ни хан ордынский, ни государь московский или рязанский со всем войском тебя не спасут. Глаз мой отныне на тебе до окончания века - заслужил ты от народа сей "почет". А слово Фомы тебе ведомо.

- Ладно, - в лице Бастрыка мелькнула растерянность. - Будет работать - всего получит.

- Так ты дай ей работу. Ни одна русская баба от работы не откажется. Ведь и рабочую скотину кормить надобно, Федька, чтоб толк от нее был, - тебе ли того не знать? Хозяин тож! Поди, баба под юбку не пустила, дак ты ее со света белого сжить вздумал. А к Димитрию просишься. Он за этакие штуки своим тиунам головы скручивает, даже бояр не щадит. В церковь ходи почаще, душу разбойную просвети - иначе тяжко и страшно помирать будешь, попомни мое слово.

Бастрык угрюмо промолчал. Фома открыл дверь, позвал людей. Ключница бережно обнимала девушку и таким взглядом окатила Бастрыка, что тот съежился. Серафима, оказывается, вышла поспать от духоты в холодные сени, потому разбойники ее и не заметили, и возни в светелке она не слышала. Разбудил ее вскрик Дарьи…

- Што, батюшка, - лениво спросил Ослоп, играя ножом на поясе и поглядывая на Дарью, - здеся его прирежем аль во лесок отведем?

Серафима замерла, Дарья ойкнула, Фома усмехнулся:

- Жалеешь его, красавица? А зря. Он твоей чести и красы не пожалеет, дак ты ножичек-то не выбрасывай. - Оборотился к корявому разбойнику: - Возьми меч по руке и броню, потом других с улицы пришли за оружьем. Ты, Ослоп, тож вооружайся.

- Мне без брони вольготнее, батюшка, - улыбнулся парень. - Да и кистенем сподручнее, нежель мечом да топором.

- Слушай, что говорю, - нахмурился Фома. - Не купцов потрошить пойдем - на большую битву против нехристей станем. Там кистенем не больно намахаешь.

Мучительное усилие мысли отразилось на лицах разбойников, они начали поспешно вооружаться. Потом входили по двое другие, и каждый выбрал оружие по руке, броню по плечам.

Наконец в тиунской опочивальне остались Бастрык, Фома, Ослоп и обе женщины.

- Вот што, красавицы, - негромко сказал Фома. - Нынешнюю ночку спали вы и даже снов не видали. Так ли?

Женщины подавленно молчали.

- Так ли? - спросил Фома суше.

- Так, батюшка, так, - закивали женщины.

- То-то. Язычки замкните покрепче. Оброните словечко - оно што ниточка. Княжий исправник потянет да и с язычком все жилушки вытянет.

Серафима испуганно перекрестилась. Фома подошел к денежной груде на столе, взял серебряный рубль, попробовал на зуб, повертел, кинул в суму.

- На прокорм мово войска. Не зря ж оно нынче старалось. Прощайте, красавицы, и ты, Федя, прощевай, да уговор помни.

Ватажники исчезли - половица не скрипнула, щеколда не брякнула, и когда Бастрык наконец вышел во двор, все запоры были на месте. "Оборотень, - думал Бастрык, истово крестясь, чего с ним давно не бывало. - Оборотень. Не зря про него сказки ходят, а стражники ловить его боятся, только вид делают". Хотелось поднять холопов да отхлестать плетью, но что-то удержало. И новая злоба осела в душе. Вспомнил о серебре, бегом вернулся в дом, сгреб деньги в кошель, зло поглядывая на женщин. Серафима наконец выпустила девушку, приблизилась к Бастрыку, негромко и раздельно, как недавно атаман, сказала:

- Еще тронешь Дарью - зарублю, - и залилась слезами.

- Не вой! Никому твоя Дарья голозадая не нужна. Пусть на ней черт рогатый женится. Ступайте спать, да што атаман сказал, уразумейте. Он теперь на службе у меня. Ступайте, ступайте, неча глазеть…

Ключница повела Дарью с собой в сени. Девушка готова была тотчас убежать из страшного дома, но черная ночь, в которой окрылись разбойники, казалась еще страшнее… Она ушла на заре, тайком. А через час Бастрык, так и не прикорнувший, заглянул в распахнутую светелку и сразу увидел, что Дарьин узелок с едой исчез. Прокрался в сени. Там спала лишь ключница, место рядом пустовало. "Ушла", - понял Бастрык, и вся злоба его вздыбилась в душе черным фонтанам. Фома унизил - заставил дрожать за собственную шкуру его, Федьку Бастрыка, перед которым даже бояре иные трепещут. И придется кормить строптивую нищенку с ее щенками - с этим оборотнем не пошутишь. И Дарья унизила - оттолкнула его… Нравилась Дарья Бастрыку, ох как нравилась, но тем большей злобой наливалась теперь душа - фонтан клокотал, искал выхода. Не мог даже помыслить, что другому достанется Дарья, голодранцу какому-нибудь из московского посада. Ну, нет, Федька не таков, чтобы свое уступать чужому. Раз Федьке она не досталась - так пусть уж никому…

Схватил разорванную рубашку Дарьи, брошенную в светелке, скомкал, сунул под кафтан, тихо вышел на подворье. Все еще спали. От будки вблизи ворот поднялся с соломенной подстилки бурый волкодав, зевнул, раскрыв крокодилью пасть, словно показывая хозяину, что его желтые, чуть скошенные назад клыки готовы послужить всякой хозяйской воле. Даже дикие вепри сваливаются в агонии, когда эти клыки смыкаются на их щетинистых загривках.

- Тоже проспал оборотня? - сердито спросил Бастрык. - Небось сунули тебе чего-нибудь вечером, вот и проспал. Жрешь што ни попадя - то-то и всполошился, хозяина прокараулил. Отслужи теперь.