Никита Василенко - Война с готами. Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

Проклятый дак!

Проклятая их столица!

– Пошли отсюда, здесь падалью пахнет! – бросил Константин Германик Атаульфу и, не дожидаясь ответа, поспешил на свежий воздух.

– С меня – достаточно, – бесцеремонно заявил Германик уже за оградой мастерской. – Если у вас такая главная кузница, что говорить об остальных!

– Дурас совершенно прав, когда рассказал тебе о нашей нужде в доброкачественном металле, – возразил ромейскому посланнику гот. – А то, что вы, римляне, две сотни лет назад вырезали его народ, так это, извини, трибун, правда!

– Да?! – изумленно вскричал Константин Германик, останавливаясь. – А ведомо тебе, что причиной похода императора Траяна за Данубий стали кровавые набеги дакийцев на наши пограничные области? Тысячи убитых поселенцев и десятки тысяч римских граждан, обращенных в рабство. Подданные дакийского царя Децибала получили по заслугам. Кстати, боец, подскажи мне, кто в результате владеет землями, на которых обитали предки этого самого Дураса? Не готы ли?

– Мы, – усмехнулся Атаульф. – Это правда. Но только искусство добычи твердого железа утеряно, и шахты Дакии полны ржавой водой.

– Пошли на стены, – обреченно вздохнул Германик. – Проверим хоть прочность местного камня.

В этот же самый миг, словно по велению ушедшего, но вечно живого дакийского жреца Замолксиса, ученика Пифагора, озарение снизошло на седую голову кузнеца Дураса. Отбросив в сторону молот (неслыханное дело для кузнеца!), он притянул за ухо вшивого и грязного мальчишку-подмастерья.

– Ты видел это римское отродье?! Видел этого блестящего петуха с красным гребнем на шлеме?!

Мальчишка взвыл в привычном ожидании крепкого, тяжелого пинка. Однако вместо этого вдруг получил черствый хлебец и кусок брынзы.

– Жри! – приказал кузнец Дурас. – Жри, я еще дам.

Пока подмастерье испуганно глотал куски хлеба с брынзой, кузнец Дурас прошептал ему на ухо задание:

– Выйдешь за стены. Встретишь степняков. Тех, самых страшных, косооких, которых здешние готы боятся. Расскажешь о богатом римском караване, что пойдет по реке вверх, до самого Борисфена. Скажешь, что на больших лодках – оружие и вино.

Подмастерье, однако, оказался не глуп. Насытившись и поняв, что добавки не будет, мальчишка смело возразил:

– Твои степняки меня трахнут и съедят. Слова сказать не дадут.

Доводы внезапно прозревшего щенка показались дакийцу убедительными. Он глубоко задумался, уронив тяжелую голову на сомкнутые ладони.

– Стрелы! – вдруг нашелся мальчишка. – Вернее, не стрелы, а наконечники! Дай мне сотню наконечников с твоим клеймом!

Дурас, потомок дакийцев, так и не вернувшихся из засад на коварных римлян в высоких горах, где шумят темные ели; Дурас, потомок дакийцев, зарубленных на стене при штурме Сармагентузы, когда красные гребни на шлемах проклятых римлян застлали белый свет; Дурас, потомок дакийцев, утонувших в холодных водах Тираса, когда предательское бревно ускользало из рук, а римские наемники из федератов: эфиопские стрелки, армянские, критские лучники (будь они прокляты, и племя их проклято!) расстреливали беспомощных пловцов, как уток на болоте, – дакиец Дурас так ничего и не понял. Сообразил вшивый мальчишка, который бросился в угол кузницы, где хранились готовые наконечники стрел и копий.

– Хозяин, мне надо много, иначе гунны не поверят!

С трудом, коль грамотных в кузнице оказалось немного, отсчитали сотню наконечников для стрел. Выбирали с греческой литерой « Δ». Дурас, значит. Нашли два старых кожаных мешка из-под угля, сложили туда острое «железо», обмотав его предварительно паклей. Для верности сверху все забросали кусками породы. Мешки связали, перебросили подмастерью через плечо. Тот согнулся, сморщился и запричитал.

– А назад без пользы придешь, тут же в горне тебя и сожгу, – мрачно пообещал кузнец Дурас.

В это самое время трибун вместе с готским офицером бодро карабкались по узким ступенькам, ведущим к боевым валам крепости, на удивление широким, минимум в пять-семь шагов, что позволяло сразу нескольким защитникам разминуться в полном боевом снаряжении.

Под навесом стояли «скорпионы» и баллисты с интервалом, разумным для отражения атаки извне. Константин Германик с удовольствием отметил, что орудия хранятся так же грамотно, как и припасы арсенала. Отдельно, но недалеко от орудий, лежали длинные стрелы с закаленными наконечниками, тетивы хранились в просмоленных мешках. Аккуратно, в горку, были сложены каменные ядра для метания из баллист.

Дежурные солдаты, мерзнувшие на стенах, с удивлением посмотрев на римского офицера, отдали честь Атаульфу.

– Одного не могу понять, – тихо произнес трибун, обращаясь к готу. – Вы собираетесь отражать штурм. Но кого… гуннской конницы?

– Антов, – также сдержанно ответил Атаульф. – У них есть штурмовые лестницы. Хвала Господу, еще до осадных башен не додумались. Однако они обращаются с топором лучше, чем иная кухарка с кухонным ножом. Вытесать крепкую лестницу для воина-анта – полдня работы. Поэтому мы постарались вырубить лес до самого горизонта, сам убедись.

– Однако никто не застрахован от того, что анты не смогут переправить стволы деревьев вниз по Гипанису, прямиком к Ольвии. Реку-то вы не осушите, – придирчиво оглядывая орудия, заметил Константин Германик.

Атаульф вздохнул:

– Ничего не поделаешь. Поэтому государь наш Германарих велел в свое время расширить крепостные стены да поставить на них грозные баллисты.

Римский офицер кивнул, с нежностью погладил холодный металл ближайшего «скорпиона».

– Я видел, как длинная стрела, выпущенная из подобного орудия, поразила сразу нескольких персидских катафрактариев, закованных в железо. А если на дальних подступах антскую пехоту встретит еще град камней из баллист… Тут вы – отобьетесь.

Атаульф, дождавшийся наконец похвалы от придирчивого ревизора, благодарно улыбнулся:

– Рад слышать это от ветерана.

С крепостной стены офицеры спустились уже в полном взаимопонимании и довольные друг другом.

Внизу, однако, Константин Германик остановился в некотором замешательстве. Вечерело. Ольвийское солнце тяжело падало за край Греческого моря. Ближайшая улица, где дома стояли на расстоянии вытянутой руки, была темна и грязна. Хотелось умыться, выпить вина, поесть. «Но куда дальше? Возвращаться во дворец, кажется, не полагается по протоколу. На корабль? Качка. Проклятая качка. Вот и ветер поднялся, точно качать будет сильно… А пожрать очень хочется. И – выпить».

Внезапно из самой ближайшей темной и грязной улочки, напоминавшей больше подворотню, возникли фигуры в белых хитонах: грек с Цербером, рвущимся с поводка, и капитан корбиты египтянин Аммоний.