Анна Гончарова - Петербургский Прожектор № 1

Я обратился к моему кучеру с вопросом, всегда ли «стрелка» имеет такой скромный вид, и он пояснил мне, что настоящая публика бывает здесь только в мае, а теперь собирается самая пустая «шармаша» – «из провинции, значит, вот вроде как вы». Невзирая на неуместность последнего замечания, я понял в моем вознице глубокого знатока петербургской жизни и потому предложил ему составить программу моего вечера, с тем чтобы проехаться, как говорится, «по всем» и всюду поспеть к самому надлежащему часу. Возница отнесся к вопросу с живейшим участием и сейчас же набросал план действий. Перво-наперво, пояснил он, надо в Зоологический сад, потому там публика ранняя. «А оттелева гони в «Аквариум» (Популярный в Петербурге конца XIX в. театр-сад. Прим. редакции) , там тебе что угодно: либо к немцам поспеешь, либо к французинкам. А напосля того беспременно на Крестовский, к самому развалу».

– Да верно ли так выйдет? – спросил я.

– Не сумлевайтесь, в самую точку: с графами да с князьями езжал. Само собою, на чаек прибавите.

– А в «Аркадию» разве не поедем?

– Можно и в «Аркадию» потрафить. Намеднись я с князем Сундуковым ездил, так опосля всего еще на тони (Место, оборудованное для рыбного лова.) потрафили. Красненькую мне на чаек выложил.

Каковы аппетиты? А армяк на нем с чужого плеча полинялый, и сам сидит на козлах, словно на облучке телеги.

На следующее время стану избегать кучеров, которые ездят с князем Сундуковым.

Тем не менее, он свое дело сделал: мы действительно потрафили всюду, в самую точку. За один вечер я, можно сказать, изучил все злачные места в Петербурге.

Признаюсь, мне даже трудно разобраться в впечатлениях. Я немножко ослабел, и в голове как-то все встряхнулось. Может быть, это оттого, что в Зоологическом саду много пил пива. Но там нельзя не пить его много. Представь себе, что дамы, сидя за столиками, сами приглашают выпить с ними. И притом пиво словно разлито в воздухе: дышишь и чувствуешь, как в тебя входит какой-то раздражающий пивной эфир. Черт его знает, откуда он берется: ведь в пиве, кажется, эфира-то нет совсем?

Ах, душа моя Гуськов, но как хорошо! Да, только в Петербурге и умеют приятно жить.

Впрочем, опять все оказалось не так, как мы с тобою предполагали. Великолепия, представь себе, никакого: все в высшей степени просто, до чрезвычайности просто. Начать с обмундирования прислуги: ты не поверил бы, что находишься в роскошной Северной Пальмире. В одном саду прислуга одета в такие странные, на манер арестантских, куртки, что я сначала подумал: уж не попал ли я ненароком в какую-нибудь колонию несовершеннолетних преступников? В других садах меня поразило, что все служащие, кроме официантов, одеты в толстые казакины и сапоги с голенищами. Но я, разумеется, сообразил, что это делается отнюдь не из скаредности, а с целью придать учреждению приятный народный колорит. Как хочешь, а тут есть известная пикантность: в дверях театра тебя встречает капельдинер пошехонского вида, а на сцене распевает и приплясывает француженка, только что сегодня приехавшая прямым поездом из Парижа. Но что правда, то правда: этнографическая верность в обмундировании прислуги хромает. Таких казакинов народ совсем не носит; и затем я полагаю, что добрая пара лаптей придала бы много колориту.

Но как мне разобраться во всем, что я видел? У меня все так перепуталось в голове, что я легко могу переврать. Кажется, что где-то я видел один театр каменный и один железный. Да, да, железный, строенный на металлическом заводе. Но, может быть, это мне почудилось? Зато достоверно могу поручиться, что я побывал по крайней мере в десяти буфетах. Не удивляйся, тут на это смотрят серьезно, и в каждом саду есть по несколько буфетов. Разнообразие, в высшей степени достойное подражания. Торчать перед одной и той же буфетной выставкой – скучно, да и внимание все обратят. А тут ты делаешь так: подходишь к одному буфету и выпиваешь две рюмки водки; потом, погуляв в саду, заглядываешь в другой и спрашиваешь две рюмки коньяку; затем, повернув в сторонку, с невинным видом входишь в третий буфет, где тебе дают несколько кружек пива, холодного, пенистого, прямо из бочки; наконец, ты присаживаешься к столику и спрашиваешь бутылку дрей-мадеры. Таким образом никто за тобой не наблюдает, а между тем ты утешен.

Собственно говоря, впрочем, все эти уголки называются садами и театрами. Но театров так же много, как и буфетов, и потому легко смешать одни с другими. А что касается садов, то у нас в Ростове лучше. Здесь две березки с чертополохом посредине и петунией вокруг считаются садом. И притом тьма кромешная. Фонарей, если я не перепутал, полагается столько, сколько буфетов; отсюда ясно их прямое путеводительное назначение. Вообще свет распространен неравномерно: он усиливается в буфетах и около буфетов и постепенно слабеет по мере удаления от распивочных центров. От этого происходит тоска, которая, в свою очередь, тянет к буфету. Я потом все это отлично сообразил, но сначала недоумевал и даже обратился к официанту с вопросом, почему сады в Петербурге погружены в такую тьму. Официант ответил мне с находчивостью, делающей честь их сословию:

– Помилуйте, нам пущать много свету никак невозможно: публика обижаться будет. Публика здешняя любит, чтобы темно было. Засвети побольше, так и ходить не будут.

– Да отчего же?

– Стесняться будут.

Откровенно говоря, я ничего не понял, но, не желая показаться провинциалом, лукаво подмигнул и принял плутоватый вид.

Чувствую, друг мой Гуськов, что ты ждешь от меня самого главного – отчета о театральных представлениях. Но, повторяю, боюсь перепутать. Ты пойми: я прокатился по всем садам, а в каждом саду по несколько театров. Театр спереди, театр сзади, театр сбоку; один закрытый, другой открытый; в одном кончают, во втором продолжают, в третьем начинают. Разнообразие такое, что можно с ума сойти. Настоящее вавилонское столпотворение: французы, немцы, англичане, русские, румыны, цыгане. Французы канканируют, немцы играют «Прекрасную Елену»… Кажется, я сбился; а впрочем, очень возможно, что немцы давали именно «Прекрасную Елену»… Но, представь себе, я нигде не видел Рауля Гюнсбурга. Вот тебе лучшее доказательство, в каком беспорядке я находился.

Действительно, к концу вечера у меня все перепуталось в голове.

Мне казалось, будто какая-то немка поет по-немецки арию герцогини Герольштейнской, какая-то француженка стоит вверх ногами, какие-то жидочки расхаживают в боярских костюмах и поют по-русски, а знаменитая Отеро улыбается мне со сцены… Однако я устал писать. И к тому же, зачем напрасно дразнить тебя? Вот приезжай сюда на будущий год вместе со мною, тогда сам все увидишь и всем насладишься. Я же буду твоим верным и опытным путеводителем. А пока прими дружеское рукопожатие любящего тебя Пети Воробейникова.