Э. Кэнтон - Аврелия – патрицианка Рима

– Это правда, господин. Ты, надеюсь, простишь бедному рабу, который дрожит от страха и не хочет тебя обидеть. Так ты не Марк Регул, нет? Впрочем, я не уверен, смогу ли ответить на твои вопросы.

– Да ты что, Палестрион! Откуда такая мнительность? Мои вопросы совершенно безвредны, ведь я с благоговением отношусь к твоей божественной госпоже. А скажи-ка мне, Корнелия, Vestalis Maxima [3] Vestalis Maxima – великая весталка (лат.). , чувствует себя лучше? Она в состоянии вновь возложить на себя свои обязанности?

– Нет, господин, она хворает. Божественная Аврелия, несмотря на все свои заботы, не смогла добиться того, чтобы Корнелия забыла позорное наказание, которому ее подверг главный жрец Гельвеций Агриппа, и мысль об этом унижении, говорят, замедляет ее выздоровление.

– А твоя божественная госпожа принимает у себя в доме Метелла Целера?

Этот вопрос, заданный прямо в лоб, показался Палестриону опасным, и он промолчал. На его лицо легла тень подозрительности, которую незнакомец сразу заметил и поспешил развеять, равнодушно прибавив:

– Я вовсе не то хотел спросить. Меня интересует не Метелл Целер, а Флавий Клемент и обе Флавии Домициллы. Мне сказали, что твоя госпожа перестала видеться с ними. Неужели? Ведь они близкие родственницы…

– На то есть причины.

– Важные?

– Болтают, что Флавий Клемент и обе Флавии… ну… как бы это выразиться? В общем, они заодно с евреями у Капенских ворот.

– То есть они христиане?

– Вот-вот. Они, вроде бы, желали, чтобы и госпожа Аврелия, племянница Флавия Клемента, стала христианкой, но она отказалась и добавила, что вынуждена прекратить поддерживать с ними отношения.

В этот момент в атриуме раздался испанский напев, занесенный в Рим благодаря поэту Марциалу. Чей-то молодой и чистый голос распевал незатейливый мотивчик. При этих звуках незнакомец забеспокоился и заторопился уходить.

– Прощай, – кивнул он Палестриону. – Если богам будет угодно, еще свидимся.

Но он не успел скрыться: молодой человек, внезапно вышедший из дома Аврелии, заметил в пятнадцати шагах от себя неизвестного субъекта. К тому же незнакомец в пурпурной тоге сам обернулся, чтобы хоть бегло рассмотреть гостя Аврелии, прервавшего его разговор с рабом.

– Клянусь Геркулесом! – воскликнул юноша. – Это же мерзавец Регул собственной персоной! Зачем он притащился в наш квартал? Слушай-ка, Палестрион, а ты, часом, не знаешься с Регулом? – нахмурил брови молодой человек, оборачиваясь к привратнику, который побледнел как полотно и затрясся всем телом.

– Нет, господин, – еле пролепетал несчастный, – я от роду не видел никакого Регула, и я отлично знаю, что наша божественная госпожа…

– Ах ты, прохвост! – перебил раба юноша. – Смотри у меня, бездельник! Если моя догадка подтвердится, тебе исполосуют всю шкуру, как паршивой овце. И учти: я непременно уведомлю госпожу Аврелию, что возле ее дома крутится какой-то подозрительный тип.

С этими словами он пошел в дом, а Марк Регул, недовольный тем, что его узнали, ускоряя шаги, пробормотал:

– Вот это да! Это же Метелл Целер! Я узнал его по голосу. Он находился в доме Аврелии все время, пока я беседовал с Палестрионом. Значит, Метелл посещает весталку даже во время полуденного отдыха. Отлично! Скоро об этом узнают и жрец Гельвеций Агриппа и цезарь Домициан. Ты у нас в руках, Корнелия! К девственнице регулярно захаживает молодой красивый мужчина. Очень интересно, чем они там занимаются.

Примерно через час Марк Регул вернулся к себе домой за Тибр и несколько раз с удовольствием повторил вслух изречение Тита Флавия, ставшее крылатым: «День прошел не даром, если сделано хоть одно дело». «А я, – рассуждал Регул, – сделал целых четыре дела: добился рабства для Цецилии, припугнул нерадивого Палфурия Суру, убедил Палестриона шпионить за своей госпожой и добыл важные сведения о Корнелии. Недурно!»

Что касается Палестриона, никто не видел, как он говорил с Регулом, и раб утешился тем, что его не засекут розгами до смерти, как несчастную Дориду. Но страх сковал все его существо, и несчастный пробормотал сквозь зубы:

– Так это ты, Марк Регул! Ну, проклятый доносчик, впредь не попадайся мне на глаза! Ты обещал наведаться снова? Только попробуй показаться!

На другой день, после того как Марк Регул попался на глаза Метеллу Целеру возле дома Аврелии, уже с утра щедро светило солнце, пронизывая Вечный город жгучими лучами. Аврелия, рано проснувшаяся в своей кубикуле [4] Спальня в древнеримском доме. , решила, пока нежарко, прогуляться по городу и стряхнуть с себя скуку и огорчения. Позвонив в колокольчик и вызвав двух рабынь, она повелительно произнесла:

– Я отправляюсь к портику Помпея. Сейчас же уведомьте об этом Вибия Криспа и позовите его сюда.

Матрона выезжала нечасто и не иначе, как в окружении соответствующей ее положению свиты, а статус ее был таким высоким, что свита обычно заполняла всю улицу. Едва госпожа отдала приказ, как все пятьсот рабов знатной патрицианки разом засуетились, и жилище Цицерона, когда-то бывшее местом спокойствия и уединения мыслителя, враз огласилось шумом многочисленных приготовлений.

В ожидании, пока наступит момент выхода, скажем несколько слов об Аврелии, которую Марк Регул называл божественной, хотя такой титул кажется неуместным в отношении простой смертной. Может быть, тогда станет понятно, почему весталка Корнелия, как догадался Регул, находилась в доме Аврелии, вместо того чтобы жить в императорском атриуме – обычном убежище служительниц Весты.

Аврелия Флавия Домицилла – она носила три имени, общие почти для всех представителей рода Флавиев, – приходилась внучатой племянницей и в то же время правнучкой императору Веспасиану. Она родилась от брака консула Тита Флавия Сабина, племянника Веспасиана, с Юлией, единственной дочерью Тита, сына Веспасиана. Кроме того, Аврелия Флавия Домицилла была племянницей Флавия Клемента, родного брата ее отца Флавия Сабина.

Таким образом, по отцу Аврелия была двоюродной племянницей, а по матери внучатой племянницей Домициана. Понятно поэтому, что в царствование Домициана, который, по свидетельству Светония, требовал, чтобы его и устно и письменно называли не иначе, как повелителем и богом (dominus et deus noster), никто не осмелился бы, говоря о родственниках императора, называть их иначе, как божественными. Если добавить, что Аврелии Флавии Домицилле в будущем предстояло стать императрицей, то легко понять, почему каждый гражданин Рима воздавал дань ее несравненному величию – как в ее присутствии, так и при упоминании о ней; каждый обязан был относиться к ней с благоговением и почтительной преданностью.