Олег Ермаков - Родник Олафа

Сычонок засвистал от восторга, замахал руками, оглядываясь на батьку. Тот в ответ лишь засмеялся. И плот догнал лосенка. А лосиха с другим лосенком берегом так и ломилась сквозь кусты, перевитые прошлогодними травами. Сычонок на батьку глядит. Что делать-то? Схватил мешок, там топор на длинном топорище.

– Не леть [6] Нельзя. ! – крикнул батька.

Эх, жалко-то как! Добыча-то какая! Сычонок раздувает ноздри, смотрит то на батьку, то на лосенка, плывущего совсем рядом, – вот его большие, просвечивающие на солнце, отраженном в воде, уши. Протяни руку и схватишь. А уж топор точно достанет до светло-рыжей головы с большим носом, трубами-ноздрями, огромными глазами. Вода под лосенком так и бурлит. Ай, батька?!

Но тот отрицательно качает головой.

– Не будем его женуть [7] Гонять, преследовать. !

И дубовый, тяжкий плот оставляет лосенка позади. Сычонок оглядывается. Чернявый Зазыба глазом так и сверкает. Но и он не трогает лосенка. И лосенок наконец плывет к берегу и выбирается на землю. И все лоси скрываются в чащобе. Но вдруг над Гобзой раздается сильный трубный звук. Это лосиха так проревела протяжно, то ли со страху, то ли в знак благодарности.

И Зазыба в ответ что-то рявкнул громово и расхохотался.

А Сычонок обидчиво на батьку поглядывает, хмурится. Эх, не дал тот ему проявить удаль.

И тогда Возгорь, батька, ему говорит хрипловато:

– Не кручинься, сыне. Есть у нас мясо. Куды больше?

И плот идет дальше, вода пенится вокруг бревен, хлюпает. И Сычонку мнится, что под ногами туши каких-то живых зверей речных, а может, гигантские сомы, почерневшие от времени. И батька их связал и запряг. И те ему повинуются. Плывут дружно, куды нужно. А сам батька – как речной бог. Может, и у Сливеня-Яши на службе. Кто ведает об этих богах разных-всяких. Ларион поучает об одном боге, а старики бают про других, коих множество повсюду затаилося: и в реке, и в болоте, и в лесах, и в тучах. И все они сейчас на них и глядят отовсюду: из еловых лап, из-под коряг, из трав прошлогодних, из мутных вод. Но с батькой они ему не страшны.

Хотя в воду мутную лучше не опускать руку – сом враз и отхватит или утянет на дно. Сомы в лунные ночи на берег выползают, про то все мальчишки Вержавска ведают. Сомы живут и в Поганом, и в Ржавце. И как луна закруглится, они сквозь тростники и пробираются – схватить курицу ли, кошку, собаку, а то и зазевавшегося паренька либо девчонку. Так-то без луны они плохо на земле видят. И потому луна им верная пособница. Сычонок в лунный вечер к воде и не приближается. Их изба не за тыном города стоит, а сразу на берегу Ржавца. Это другим, что живут там, на холме, хорошо хоть в луну, хоть без луны. Нечего бояться. Ни лихих шишей с дубинами, ни сомов.

Плоты идут по Гобзе под жарким весенним солнцем. Впереди серые цапли снимаются, летят, изогнув змеиные свои шеи. То ли протозанщиками [8] Стражами. летят, то ли кого оповещают, поди разбери.

На солнце сосны растопились, густо пахнет смолой и хвоей, хоть режь воздух аки мед. Сычонок наклоняется, черпает воду и лицо умывает, льет на голову. А вода холодная еще.

– А ну! – кричит батька и к себе его подзывает, отдает шест и велит плот держать посередке реки.

Река тут вытягивается длинно и прямо. И Сычонок берет шест. А он тяжелый. Это только в руках у бати и Зазыбы шесты как пушинки летают. Но Сычонок не подает виду, оглядывается на батю.

А батька снимает шапчонку и бросается в воду, и плывет рядом, фырчит, как зверь какой, мотает головой. Борода распушается по воде. Плечи краснеют сквозь мутную воду. Сычонок зело рад и горд: сам правит! Но вот батька снова на плот забирается, трясет головой, с бороды его в разные стороны летят брызги. Пятерней он отбрасывает мокрые длинные волосы с лица, потягивается, забирает у сына шест, а тот противится, не отдает. Но батька легонько его отпихивает.

– Тут покуда таков наряд [9] Порядок. для тебя, – говорит. – Позорути [10] Смотреть. в оба да на ус наматывать. Реку запоминай. Будешь и сам тута ходить, как дублий [11] Крепкий, сильный, искусный. станешь.

Плывут, плывут дубовые плоты Вержавлян Великих дальше, вниз по Гобзе.

И за очередным поворотом высокий берег открывается. А там стадо коров пасется на свежей-то травке. А пастуха не видно. Коровы, отощавшие за зиму, срывают новую зелень, пережевывают. Плоты проходят мимо. Откуда-то наносит дымком жилья. И слышен брех собачий. Сычонок оглядывается. И вдруг видит пастуха. Мальчонку, как он сам, в треухе, в портах, в рубахе с ободранными рукавами, с кнутом через плечо. Они смотрят друг на друга. И пастушок вдруг взмахивает кнутом. Тут же раздается хлесткий удар в воздухе. Сычонок разумеет, что пастушок этот удар ему и послал. И тогда он кажет в ответ кулак пастушонку. А тот разевает рот в щербатой улыбке и снова хлестко бьет воздух. Дурень закоснелый! А Сычонок все ж таки – житель города Вержавска. И потому он больше никак не откликается на вызов пастушка, хоть и думал плюнуть в его сторону и козью рожу состроить. Да удержался. Только глядит на дурачка в треухе средь жующих тощих коров. А потом и вовсе отворачивается с достоинством.

Он не пастух, а плотогон. Гость [12] Здесь: купец-иностранец. для этого дурня вшивого! И, подбоченясь, он стоит на плоту, широко расставив ноги, смотрит на реку.

Сычонку запеть захотелось. И он знал песни. А мог только посвистать сычом. Что и сделал: протяжно посвистал. Покосился на батю. Тот кивал, улыбался угрюмо, словно понял все.

Как так случилось, и он лишился речи?.. Никто ему не рассказывал. Сычонок силился сам вспомнить, но лишь представлял какую-то громаду, что вдруг обрушивалась с неба, как тяжкое облако. Или иное ему блазнилось: будто ратай [13] Пахарь. рот перепахал, а ничем не засеял, выкорчевал речь-то и так и бросил. Зачем? За что? То неведомо. Сычонок у всех это выпытывал, у мамки, у бати, у бабки Белухи, да то ли они не понимали хорошенько, то ли не хотели понять. И язык-то у него живой, мокрый, чуткий. Холод ли сосульки, жар ли печеного яблока чует. А не баит! Ничего. И все над ним смеются. И рыжая Светохна: то все кивает и даже учится жестами с ним разговаривать, хотя он все и слышит, но вроде ей самой интересно. А то начинает дурить, строить рожицы, дразнить его белоглазой рыбой, раком, попиком, взявшим обет.

Уж ладно Сычонком кличут за свист. Сыч все же птица, и ее даже и опасаются, мол, с духами ночи знается, с лешими водится, русалкам посвистывает на ихних игрищах русальих. Но рыбой белоглазой ?! Раком? Ён не говорит, но ведь не пятится же? Якая же Спиридон рыба? Якой рачище?

И рад-радешенек бысть теперь Сычонок, что все злые мальчишки и девчонки остались там, уже далече в Вержавске. А чтоб им самим языки поотшибло! Чтоб их сомы при луне утаскали. Пусть-ка сами помычат телятами, погыкают. Тогда спознают, что такое жить без речи, человеком выглядеть, а быть вроде скотины.