Юрий Вылегжанин - Отец и сын

Но ведь этого тогда еще никто не мог знать. И потому мы можем определенно сказать, что лихих людей в составе Посольства действительно не было. Прежде всего потому, что почти все из тех, которые противостояли Петру в верхах, были очень трусливы и особенно боялись розыска.

30

Но ведь читателя, даже и в связи со всеми нашими допущениями, должен интересовать в первую голову Алексей Петрович… Действительно, а в какой мере, в каком качестве его рассчитывали реально использовать? Или еще точнее: «Можно ли, исходя из ситуации в России, сложившейся в конце девяностых годов XVII века допустить положительные, с точки зрения противников Петра ,возможности подготовки царевича?

Можно. Есть факты. Стрельцы ведь уже в 1698 году были уверены – «Царевич немцев не любит». Вот так. Отец, стало быть, любит, а сын – не любит…

31

Итак, не реализовав во время отсутствия Петра идею государственного переворота в пользу Софьи и не получив шанса убить царя за границей, эти люди не имели ничего другого из возможностей, как постепенно формировать ставку на царского сына; ставку не определенную еще ясно, трусливую и потому – тщательно скрываемую. Но что еще характерно: сам царевич в свои восемь-девять лет не понимавший ничего или почти ничего в той игре, которая начиналась вокруг него и по-поводу него, на авторский взгляд, ну просто органически этой игре соответствовал? Почему?

Во-первых, потому, что всегда и очень боялся отца. Почему? Потому что не был в силах, и притом постоянно, соответствовать высоким отцовским требованиям.

Во-вторых, потому, что только в своем круге его жалели, ему сочувствовали и часто напоминали о матери. Одной из таких ближних фигур вокруг Алексея обретавшихся и которые прямо или косвенно эту миссию исполняли, был Яков Игнатьев. Прежде, чем попасть в число ближних царевича, он двадцать лет прослужил в Москве – сначала дьячком, потом священником в Верхоспасском дворцовом Соборе в Кремле. Он возымел на Алексея такое большое влияние, что последний ему писал в 1700 году: «Не имею во всем Российском Государстве такого друга и скорби о разлучении, кроме вас, Бог свидетель»…

И, в-третьих. Царевич уж очень приохотился ханжить. Читатель уже знает, что это слово означало в словаре Петра. Хотя, смею сказать, для самого Алексея увлечение церковью не было показным излишеством.

32

Как эти очевидности в поведении сына своего воспринимал отец?

О робости царевичевой царь знал. И это ему, конечно же, не нравилось. Но он, скорее всего, считал это поправимым. Со временем.

О ханжестве Алексея отец тоже знал, и это его настораживало, потому что, как он, вероятно, полагал – не сулило ничего хорошего. Но он, скорее всего, думал, что и эти черты натуры сына можно разрушить реальным европейским образованием.

Наверное, в таком отношении отца к личности своего сына были свои резоны. Но Петр тогда, в конце девяностых годов, ничего не знал о целеустремленной психологической обработке Алексея; не знал о том, что из сына уже начали готовить противника, даже более того – врага отцу, и всем, без сомнения, великим отцовским делам и планам.

повествующая о том, каковы были царевичевы домашние учителя, а также о том, как и какие закладывались самые первые камни в основание сыновней ненависти

1

Решение Петра дать Алексею европейское образование было, разумеется, верным. Потому что новой России нужны были и новые правители, правители нового типа. Для того, чтобы такого правителя сделать из Алексея, его нужно было отправить учиться за границу. Его нужно было вырвать из российской, вернее, старой московской среды, которая и самому Петру в то время уже стойко не нравилась.

Для того же, чтобы отправить Алексей «за море», нужно было раньше найти человека, необходимого для сопровождения и надзора за сыном – образованного, умного и доверенного иноземца. И такого человека Петр нашел. Это был генерал Иосиф Карлович. Он был генерал-майором, посланником Саксонии в Москве и доверенным лицом Августа II Сильного – саксонского курфюрста и по совместительству – польского короля.

С Карловичем Петр решил вопрос и куда поедет Алексей постигать иноземную науку: он поедет в Дрезден. Выбор, конечно, не случаен. Дрезден ведь столица Саксонии – союзницы России в войне против Швеции. Но с началом войны грянуло несчастье: при штурме саксонскими войсками Риги в марте 1700 года генерал Карлович погиб. Но ведь самый процесс освоения Алексеем иноземной науки откладывать никак было нельзя. Требовалось сыскивать учителей и иноземцев в российских, домашних условиях. Стали сыскивать. И сыскали – некоего Мартина Нойгебауэра; причем, некоторые считают, что сей Нойгебауэр был рекомендован Петру…. Карловичем.

Мартин был личность своеобразная и о нем надо бы поведать подробнее, подключив, там, где необходимо, для полноты картины авторский вымысел.

Лет этому немцу было тогда, может быть, несколько больше тридцати. Он был заметно выше среднего роста, сутулый и костлявый, с большой шишкастой головой и длинными руками, которыми он был постоянно занят, ибо не знал, куда их деть. Ничего красивого в его лице не было: желтоватые волосы, большие водянистые глаза, которые только с некоторою натяжкой следовало бы признать голубыми, и голос – глухой и бесцветный. В общем, типичный померанский немец.

По-русски Нойгебауэр разговаривал совсем даже неплохо: медленно, конечно, но слов наших немало знал. Правда, он, как все немцы из германских земель сильно оглушал звонкие согласные. У него выходило карашо, вместо «хорошо» или терево вместо «дерево». Но все это были, согласитесь, несущественные мелочи. Для нас важнее вопрос о том, что собою представляло его образование, был ли он образованным человеком? Вряд ли на это вопрос можно ответить удовлетворительно. Потому что – хотя он и называл себя «философом, историком и латинистом», но бумаг его – дипломов и патентов – никто не видел, поэтому, скорее всего, было так: он, по всей вероятности, все же учился в каком-то немецком университете, но курса не кончил. А поскольку он нигде, кроме как у русских не мог пускать пыль в глаза своею ученостью, то к нам и приехал.

2

Получивши себе в подопечные наследника русского престола, он – и без того человек спесивый, голову задрал кверху – не достать!

Более того. В подтверждение своей высокой педагогической квалификации он немедленно разругался со всеми русскими наставниками Алексея Петровича. Что там говорить!.. Основание для недовольства у Нойгебауэра в отношении обучения мальчика были. Ведь даже в его недоучившейся немецкой голове сложился бесспорный вывод: в обучении Алексея уже упущено немало времени. Ссоры между педагогами начались с лета 1702 года.