В. Волк-Карачевский - Кинжал мести

Слово интрига, как и всякое достойное уважения слово, происходит из древнегреческого языка и в точном переводе значит пружина, точнее – опасная пружина и ещё точнее – опасно сжимаемая пружина.

Сжимают её люди, которым избыток желаний и все того же любопытства вкупе с обычной непоседливостью и ещё кое-какими качествами и чертами характера не дают вести размеренно-обыденную жизнь в привычных делах и заботах и потому-то они и сжимают и закручивают её, эту пружину, до тех пор, пока она не разожмётся и не подбросит вверх тормашками всех, кто сжимал её, вместе с теми, кто мирно вращался в кругу спокойной жизни и ни во что не совал своего носа.

Вот тогда-то и меняется мир, со всеми его странами, башмаками и шляпками. А люди, нарядившись в новые одежды, опять начинают сжимать все ту же пружину, движимые все теми же желаниями, прихотями и чудачествами, которые сплетаются в цепочки, тянущиеся из прошлого в будущее, завязываются мелкими узелками, а иногда и затягиваются в сложнейший узел, который потом приходится развязывать, распутывать, а то и разрубать мечом, как это сделал однажды нетерпеливый царь македонян Александр, благо меч у него всегда был под рукой, а решимости ему было не занимать.

Читателя, жаждущего скрупулёзного разбора фактов и глубокомысленных выводов, я отсылаю к библиотечным полкам, заполненным трудами самых кропотливых историков, среди которых преобладают немцы – безусловно, именно им, а не кому-либо ещё нужно отдать пальму первенства, когда дело доходит до точности и глубокомыслия, по поводу, к примеру, непонятных, далёких звёзд на ночном небе и нравственного закона – а к чтению моего сочинения я приглашаю только любителей интриги.

Интриги, интриги и ещё раз интриги, плаща и кинжала, любви и шпаги.

Ибо, как и ещё один француз – который хотя и не обладал африканским темпераментом, но тем не менее не стеснялся присущей его соплеменникам легкости и простоты вкусов – я тоже променял бы любые серьёзнейшие исторические труды на разного рода подробности, особенно интимные и потому не вошедшие в официальные отчёты, реляции и манифесты.

Я держусь мнения, что именно они, эти интимные и потому тайные и вследствие своей тайности малоизвестные подробности и есть основа интриги всех событий. А интрига и есть История, что я и продолжу упорно доказывать тебе со следующей страницы, мой доверчивый, а главное, ленивый читатель: когда-то ты поленился прочесть какого-нибудь Карамзина с Соловьёвым в придачу или Лависса и Рамбо, ну так не поленись полистать книгу, которую волею случая ты уже держишь в руках.

Заканчивая предыдущую книгу своего, несомненно, многотомного повествования (ибо именно многотомность придает солидность всякому сочинению), я обещал вернуться к тайным делам братьев Соколовичей и ничуть не отказываюсь от своих слов.

Но прежде нужно закончить рассказ о подготовке Елизаветы Холмской к венчанию. Ведь эти приготовления – и простые сборы перин и подушек, и размышления о переменах жизни, ожидающих впереди, для молодой девицы не менее важны, чем усердные хлопоты всех масонов – от рядовых членов всем известных лож до магистров самых высоких градусов и двух верховных тайных масонов, невидимо правящих миром, – о подготовке великой масонской революции; она вскоре зальет кровью сначала улицы Парижа, а потом и всю сонную Европу, пробудит ее громом пушек и топотом миллионов ног, обутых в солдатские сапоги, по мощенным булыжником дорогам, и огласит криками и воплями жен и матерей, которым не суждено больше увидеть своих мужей и сыновей.

Волшебная северная осень уже вступила в свои права. Мелькнули едва уловимые глазом май-травень, июнь-разноцвет, июль-грозовик и вот уже август-серпень: берись за серпы и за всякую осеннюю работу, чтобы сытно, не впроголодь перезимовать.

Начало ветхозаветного года – сентемврий, сентябрь-листопадник, рюинь, по-старому речению, и октябрь-грязник миновали в трудах, где уж их приметить, эти быстролетящие дни, – работы – не поднять головы. И солнышко реже блещет, и воздух так чист, точно его совсем нет, а по ночам в небе уже высоко сияет бриллиантовое семизвездие Стожар, и короче становится день, лесов таинственная сень с печальным шумом обнажила голые ветви, поля с утра укрываются туманом, а гусей крикливый караван потянулся к югу.

Да что там гуси! Вот уже и Арина – журавлиный лет и над голой равниной колеблется, относимый ветром в неведомую даль, косой клин с жалящим сердце щемящим криком под отчаянно прощальный взмах крыла.

И увидев журавлей в безбрежном небе, исчезающих в глубинах поднебесья, – вот еще чуть-чуть заметны, еще миг, один только миг, и нет их в бескрайних просторах – пропали, растворились в сизой дымке, неуловимо, как ушедшая в иной мир душа, – какая неизъяснимая тоска и несказанная печаль вдруг охватывает все твое существо, какое острое чувство утраты проникает в сердце, все еще не разучившееся надеяться – а на что оно надеется неведомо и ему самому…

Давно отсуетились в лесу муравьи, попрятались ужи и змеи-гадюки, отревели буйные лоси и олени, и волк с волчихою, разбойные хозяева леса, сводили на первую охоту свой выводок, большеголовых, неловких еще и не скорых пока на ногу волчат.

К Филипповкам, до поста, угощай домового, чтобы не обижал в хлевах не возвращающуюся в опустевшие поля скотину, и готовь лучину девкам-пряхам к длинным зимним ночам – им счет с Кудельницы, первой прядильной недели. А уж если кто задумал жениться, поспевай до Филипповок.

Елизавета Холмская, получив ответ от Оленьки Зубковой, хотела было еще раз встретиться с Александром Нелимовым. Она прекрасно понимала, чем закончится эта встреча и как неуместно все то, что может произойти с нею накануне венчания с князем Ратмирским. Но ее влекло в Заполье.

Открытие, сделанное ею в свое первое посещение имения Нелимовых, заключавшееся в том, что Александр, казавшийся ей недосягаемым, мог принадлежать не только Поленьке с ее огромным приданым, не только Оленьке Зубковой – с ней Елизавета не решилась бы тягаться и раньше, не то что теперь, когда она неожиданно стала богаче всех в округе, но и ей, Елизавете Холмской, произвело на нее огромное впечатление. Тот взгляд, которым Александр посмотрел тогда на нее и тот взгляд, которым она ответила ему… О, эти взгляды сказали ей все.

Да, может принадлежать и ей, или вернее она ему, пусть не навсегда, не по венчальному приговору, пусть не надолго, даже не на одну ночь – она ведь не может не вернуться домой целую ночь – пусть совсем ненадолго, и, возможно, только один раз…