Сергей Пинчук - Балканская звезда графа Игнатьева

На выборке судьба вновь преподнесла Никите сюрприз: попал он служить не куда-нибудь в гвардии, в саму Варшаву, в Кексгольмский гренадерский полк [4] С 1857 по 1894 г. полк назывался Кексгольмский гренадерский Императора Австрийского полк. Старшинство с 1710 г. В 1831 г. полк был причислен к составу Отдельного Гвардейского корпуса. В 1894 г. полк получил права Старой Гвардии и стал называться лейб-гвардии Кексгольмским Императора Австрийского полком. Полковой праздник 29 июня в день святых апостолов Петра и Павла. (Примеч. автора.) . Через две зимы произвели его в унтер-офицеры и оставили при учебной команде в качестве учителя «по сигналам и гимнастике» для вольноопределяющихся. А тут Никите нечаянно свезло, и свезло по-крупному: во время отпусков библиотекарь полковой ушел домой, а ротный командир назначил Ефремова заведовать книжками. Работа – не бей лежачего. Разбаловался Никита: пища с офицерской кухни, в распоряжении книги и карты, романчики стал почитывать, все больше про авантюрные приключения и амурные дела. По вечерам отправлялся в неспешную прогулку в город, на почту за газетами, по пути раскланиваясь с прехорошенькими польскими дамочками. И так время шло хорошо! В 1877 году пришел его черед сходить на побывку домой. Никита к этому событию подготовился серьезно: пальто, мундир, брюки и все по вкусу сделал и подогнал, а тут бац тебе – война!

Приехал в полк бравый генерал Бремзен и поздравил всех с мобилизацией. Дескать, война с турком объявлена, сражения начались, а посему назначенных в отпуск задержать и полки укомплектовать по военному составу. Вручили Никите под командование четвертый взвод седьмой роты. Продал с расстройства новую обмундировку жидкам Никита за полцены. Солдату лишнее не нужно, идет, понимаешь, на войну, а им только по дешевке и подавай.

30 августа вывели их на площадь, митрополит окропил святой водой, а граф Коцебу [5] Коцебу, Павел Евстафьевич – генерал от инфантерии Русской императорской армии, генерал-адъютант, отличившийся во время Крымской войны, в 1874–1880 гг. – Варшавский генерал-губернатор и командующий войсками Варшавского военного округа. сказал на прощание: «Так вот, братцы, мы спали, а вы верно, Богу молились, и он вас благословил на доброе дело. Дай же Бог мне вас встретить обратно, но с георгиевскими крестами». Казалось, вся Варшава вышла провожать. Защемило что-то в груди у Никиты, когда он увидел в толпе напротив, как женщины вытирают слезы и машут белыми платками, вспомнилась ему матушка и чернобровая соседка Оксанка. Тут прозвенел первый колокольчик, потом второй и третий, дребезжащий свисток обер-кондуктора, совпавший со свистом паровоза, клубы дыма, команда «По вагонам!» и – чух-чух – поехали. На бессарабской станции Бендеры приказали им надеть шинель в рукава, затем была остановка в Кишиневе, где Никита успел сходить в город, в трактир, и по солдатскому обыкновению выпил рюмочку и чайком побаловался – война-то еще впереди. Вечером поезд повез их дальше по направлению к румынской границе.

– Господи, благослови и помоги честному делу в час добрый! – крестясь, промолвил сосед Никиты. «Прощай, матушка Рассея!» – подумал Никита. Про себя же решил, что если судьба дозволит выжить ему на войне, то по возвращении, на побывке, обязательно сходит в «Кыев» – богу помолиться. За окном отправляющемуся составу картинно салютовал молдавский часовой – доробанец в сером суконном пальто и барашковой шапке. Слева в шапку было воткнуто какое-то диковинное перо, то ли петушиное, то ли индюшки – Никита так и не смог на глаз определить породу птицы. Стоял часовой у форменной будки, окрашенной косыми синими, желтыми и красными полосами. Как будто ничего вокруг и не изменилось: те же крестьяне, те же бабы и мужики в полях, те же колодцы с «журавлями», как у Никиты на родине.

А все ж заграница – Румыния!

Первый встреченный по пути румынский город Яссы показался ему довольно живописным. Дома раскинулись амфитеатром на холме, белый цвет стен пестрыми пятнами мешался с зеленью садов, черепичными крышами и жестяными, как серебро сверкающими на солнце куполами церквей. На самой платформе толпилось множество русских и румынских солдат в щеголеватой форме, напомнившей Никите актеров из варшавской оперетты. Язык румын понравился унтеру: отдельные слова вроде и знакомы на слух, а понять – ничего не поймешь. Обращался к румынам по-нашему – а они только руками разводят: тоже не понимают. Зато главное слово «война» по-ихнему звучало как «разбой». «Так оно и есть. Правильный язык!» – сделал для себя логический вывод Ефремов.

Встретил тут Никита случайно своего земляка и товарища с детства, с которым вместе попал на военную службу, Акакия Пожилецкого. Радость от встречи была короткой. Сообщил дружок Никите, что землячки их – Маринич, Могомошко, Полоницкий, Бондоров и Батура – уже убиты и спят вечным сном в сырой земле. «Вот те на!» – почесал затылок унтер, смотря в грустные серые глаза Акакия. Самому ему как-то не хотелось верить в такой печальный конец. Собирался что-то и сам сказать в ответ, да не успел. Понеслась по перрону команда: «По вагонам!». Люди засуетились, зашумели, попрыгали в свои товарные теплушки. Состав дрогнул и медленно стал набирать ход.

Как приметил Никита, от станции до станции пути охранялись казачьими разъездами, следящими за состоянием полотна, рельсов и телеграфа. В каждой будке торчала физиономия с флагом или фонарем в руках. Чувствовалось, что война настоящая не за горами. Так оно и оказалось: прямо с железнодорожной станции были видны турецкие редуты, откуда время от времени показывались желтые вспышки огня, а после слышалось протяжное «уууух баба-бац», и следом картинно взлетали ошметки дорожной грязи и камней, а где и человечье тело подкидывало…

Дальше была Плевна. Сначала часть Никиты держали в запасе, а в октябре, 16 числа, перевели на передовую. И чего только не испытал наш герой в тот день. Как начали турки через голову метать гранаты: «Ложись!» – плюхались в грязь, затем, по команде ротного, снова перебежками вперед до очередного разрыва. Офицеры все были бледные как полотно, солдаты такие же, мат-перемат, сплошной звон стоит. Вот летит и визжит эта окаянная граната, летит она через голову и сдается – вот-вот лопнет и рассыплется по всем головам да, верно, и Никитиной не минует – снесет ко всем чертям. Тут артиллерия наша в дело вступила, и турки не выдержали натиска – выкинули белый флаг. Затем был царский смотр, и полк Никиты тронулся в балканские горы по Софийскому шоссе, а что было далее, вы сами, ваше-ство, знаете…

В этом месте генерал задумчиво посмотрел прямо в глаза Никите.

– И не такое, братец мой, знаю. Потрепала тебя жизнь на войне, но это только на пользу – духом окрепнешь. Но как удивительно, что мы встретились! Ведь мы с тобой, Никита, почти земляками будем.