Илья Немцов - Багровый закат

К тому же, иудеи были известны как превосходные воины и могли служить надежным оплотом на восточных границах, где не исчезала постоянная угроза парфянского нашествия.

Высшим органом власти в Иудее оставался Синедрион . Его предписания в вопросах духовного характера, судопроизводства, а также в административных делах были для иудеев решающими.

Некоторое время римляне не вмешивались в частную жизнь иудеев. Не запрещали веры в Единого Бога, не мешали изучению Торы, соблюдению веками установившихся традиций — святость субботы, венчание под хупой, брит-мила, бар-мицва, иудейские праздники.

Для римлян главным было — сбор налогов и обеспечение спокойствия в провинции.

Однако с годами пропасть между завоевателями и жителями Иудеи начала расширяться. Этому способствовали римские наместники, стремившиеся любыми путями к личному обогащению.

Положение осложнялось еще и тем, что наместник имел право назначать первосвященника Иерусалимского Храма и нередко назначал того, кто мог быть более полезен лично ему. Кроме того, наместник обладал еще одним, оскорбительным для иудеев правом — хранить у себя облачения первосвященника, что воспринималось как попытка вмешательства в управление Храмом.

Недовольство в Иудее непрерывно нарастало.

Менялись наместники. Чаще всего это были люди по происхождению — всадники , по профессии — солдаты. Они были убеждены, что нет такой проблемы в управлении провинцией, которую нельзя было бы решить силой. И доказывали это при каждом удобном случае.

Обстановка все более и более накалялась.

Для обеспечения личной безопасности наместники перенесли свою резиденцию из Иерусалима в Кесарию , где преобладало языческое население, там они чувствовали себя спокойнее.

И все же долгие годы между иудеями и римскими властями не было прямых конфликтов.

Положение стало невыносимым после возложения имперского венца на безумную голову Гая Калигулы.

Объявив себя богом, Калигула потребовал, чтобы все подвластные Риму народы воздавали ему божественные почести.

Первый конфликт на этой почве произошел в иудейском селении Явне. Зная отрицательное отношение иудеев к языческим символам и стремясь натравить римские власти на иудеев, язычники города воздвигли жертвенник в честь бога Калигулы.

Иудеи, естественно, увидели в этом осквернение Святой Земли и разрушили жертвенник. Узнав об этом, разъяренный император велел поставить свою позолоченную статую в Иерусалимском Храме.

Этот безумный приказ он поручил выполнить Сирийскому наместнику Петронию.

Вскоре Петроний с двумя легионами направился к границам Иудеи. Навстречу Петронию выехала делегация виднейших иудейских мудрецов. Они просили его обратиться к Императору, чтобы тот отменил свой страшный приказ.

Петроний, в свою очередь, спросил:

— Что вы будете делать, если император не отменит приказ?

— Будем сражаться.

— Вы же все погибнете!

— Даже, если все погибнем! — в один голос ответили мудрецы.

… Однако, задолго до направления Петрония в Иудею, был период, когда римские власти проводили в стране сравнительно мягкую политику, и жизнь в Модиине шла своим чередом.

Шифра жила в новом, недавно построенном доме. Дом располагался на окраине Модиина, рядом с гончарными мастерскими Эльки, на том же месте, где когда-то находилось их старое жилище.

В строительство дома Бен-Цур вложил весь свой опыт и знания, он стремился всячески облегчить жизнь Шифры, ставшей, по сути дела, матерью не только их детей Ицгара, Ривки, Оры и Эфронит, но и детей покойной Эсты — Эльки, Ноаха, Давида и малютки Юдит.

Прежде всего, Бен-Цур построил отдельное помещение для кухни, что было неслыханным в те далёкие времена. Кухня непосредственно примыкала к дому.

Планирование кухни вызвало у Шифры немало веселых замечаний в адрес Бен-Цура, замечаний, которых она обычно избегала. Так произошло, например, когда он из вырубленных квадратных камней воздвиг очаг.

Бен-Цур тщательно измерил рост Шифры, улыбаясь, отметил, что она не так уж и велика, на что она тут же ответила, что измерения надо было делать значительно раньше. Он промолчал и с улыбкой велел присесть, измерил длину рук. И лишь после этого приступил к сооружению плиты. Дымоход упрятал в стену, отчего кухонное помещение стало просторным и удобным.

Подобной кухни Шифра не могла себе представить даже в розовых снах.

Неподалеку от плиты Бен-Цур соорудил стол. Четыре прочных столба, соответствующих высоте сидящей Шифры, поддерживали квадратную раму. На раму строитель уложил ровный слой отесанных и тщательно подогнанных кедровых бревен.

Рядом со столом Бен-Цур установил несколько сидений — небольших пней, верхняя часть которых была прикрыта кожей, а под ней пружинил толстый слой овечьей шерсти.

То было бесспорное новшество. До этого, сколько себя помнила Шифра, она всегда стояла у сооруженного из камней стола. Рzдом со столом никогда не было сидений. Лишь теперь она поняла, насколько неудобным был прежний каменный стол.

В стенах кухни были оставлены глубокие ниши, что позволяло складывать в эти углубления посуду, а также хранить заготовленные впрок сухие ягоды инжира, плоды рожкового дерева — харува, небольшие амфоры с финиковым мёдом. Здесь же размещалось и бесконечное количество сборов лечебных трав, специй и пищевых приправ.

Непривычной была и внутренняя планировка дома. Всё пространство, находившееся под единой крышей, Бен-Цур разделил на четыре неравных помещения.

Одно — для него и Шифры. Второе — для детей. Третье — для гостей. В этом помещении жили купец Нимрод и Ицгар, когда они возвращались после долгих торговых поездок.

И, наконец, была еще одна просторная комната, где собиралась к субботней трапезе семья и приглашенные гости. Нередко это были односельчане, для которых подобная трапеза была не по карману.

Крыша дома также была распланирована предельно рационально. Еще в далёкой юности Бен-Цур видел подобные крыши в домах зажиточных афинян. Эти крыши были удобны для отдыха и веселья, их, как правило, окружала ограда высотой в локоть.

Барельефы, симметрично расположенные по всему внутреннему периметру ограды, делали крышу нарядной. По углам дома возвышались мраморные статуи. Иногда эти статуи оплетала виноградная лоза, поднимавшаяся по стенам дома. Наконец, на крыше всегда было множество цветов.

"Конечно же, вспоминал Бен-Цур с улыбкой образованного человека, — то была языческая эстетика, и тут же, неожиданно для себя самого, продолжал, — но ведь есть и наша, иудейская.

Её красота выражается не в рельефах битв и сражений, или нескромных картинах веселящейся знати, даже не в скульптурах героев и очеловеченных идолов, но в самой сути вещей.