Юлия Верба - Одесская сага. Понаехали

Ровно в год Лидочка перестала орать и пошла. Как пошептали.

– Ты никогда не ползала, – гордилась Фира. – Ни дня. Сразу пошла.

Чтобы молодая мать так сильно не радовалась, Боженька через год послал ей Нестора. Второй ребенок родился худым и мелким, как и Лида, таким он и останется на всю жизнь, несмотря на мощное имя. Только, в отличие от старшенькой, Нестор все время болел. Хныкал, просыпался ночами от забитого носа, плакал, опять не дышал, боялся собак и котов, собирал все детские болячки и мучился животом.

– Не понос, так золотуха, – вздыхала Фира, оплачивая очередной визит Елены Фердинандовны. Что за напасть с этими мальчишками! Если бы Лида была такая же – она бы побереглась со второй беременностью. Хотя кого она обманывает – с ее Ваней не убережешься.

Лидочка отнеслась к брату как к новой игрушке со звуковыми и ароматическими эффектами, то есть серьезно принялась изучать все реакции – что будет, если его прихватить за ножку, пальчик или нос.

А еще у Лидочки была феноменальная память. И эта память однажды спасла Фиру.

Они вышли с Лидочкой и Нестором в лавку, прогулялись до костела и городского ставка у дачи Дашковского. В Одессе октябрь нежнее апреля. Фира наслаждалась теплом и горьковатым прозрачным воздухом… Надо же, 18 октября, а так хорошо…

Со стороны завода Шустова шла группа мужчин – работяги ближайших фабрик частенько захаживали в местный буфет. Рановато, конечно, для возлияний… но тут свободы объявили – грех не выпить.

– Жидовка! Стоять!

Фира сжала руку Лиды:

– Не оглядывайся. Это не нам.

– Стой! А то сча кишки твоим щенкам выпустим! – Рядом грохнулась о землю бутылка, за ней, зацепив юбку, прилетел камень. Фира остановилась и выхватила из колясочки Нестора. До дома был целый квартал – не успеют. Она развернулась и прикрыла собой Лиду.

– Стой тихо. Не бойся. Нас не тронут. Главное не бойся. В глаза не смотри. Если я закричу – беги домой и не оглядывайся, я их отвлеку.

Это была дикая собачья свора, почуявшая жертву. Человек десять. От них пахло смертью, кровью, грязным телом и спиртом. Тяжелые, мутные взгляды, раздувающиеся ноздри, приоткрытые рты. Не бояться – Фира окаменела и выпрямилась. Из-под опущенных век она пыталась выделить вожака. Вот этот, в заскорузлом пиджаке. Рукав оторван. На лацкане обрывок красной тряпицы, в руке топор. Пролетариат – как называли их газеты. По одному – они тихо кланялись и прятали глаза, бормоча извинения, а когда сбивались в группки по трое, захмелев, могли бросить какую-то мерзкую брань в спину, почуяв силу и безнаказанность. Дремучее, черное дно.

Они окружили ее подковой.

– А ну, отошли! – Фира вздернула подбородок.

– Жидовка, – тяжело выдохнул мужик в рваной рубахе.

– Я – крещеная! – Она рванула шнурок с крестом из-за ворота платья.

– Врешь, дрянь… Иисус на языке, Иегова в сердце? Так ваши говорят? – качнулся к ней тощий лысеющий мужичонка из спившихся интеллигентов-разночинцев.

– Молитвы хоть знаешь, православная?

Фирина генная память сослужила медвежью услугу. Ужас и боль предыдущих поколений держали за горло. Она впала в ступор, ноги стали ватными, дыхание перехватило, а русские слова вылетели напрочь из головы. В руках, почуяв мамин животный страх, зашелся плачем Нестор.

Бежать было некуда.

– Сука жидовская! – Вожак шагнул к ней.

И тут из-за Фириной спины, выдернув руку, выскочила Лида. Она боднула головой в ноги мужика, так что тот отлетел к товарищам, и, повернувшись спиной к нападавшим, рухнула на колени.

– Верую! – в гробовой тишине отчеканила Лида. Она смотрела вверх, где за деревьями виднелся крест Алексеевской церкви. – Верую во единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и Земли видимым же всем и не видимым!

Толпа замерла. Лида продолжала читать молитву не оглядываясь.

Кто-то из задних потянул за плечо вожака:

– Пошли, Господь отвел – чуть грех на душу не взяли. Живи, дитя чистое тебя, тварь, спасло. – И стая погромщиков двинулась вниз по Балковской.

Лида поднялась, отряхнула платье и потянула Фиру за подол:

– Ма-а, мама, пошли, они ушли уже…

Очнувшись, подворачивая ноги, впившись в ревущего Нестора, Фира рванула во двор.

Дома, отрыдавшись, переодевшись, рассказала все соседкам. Нюся обнимала Лидочку: – Деточка, как же ты догадалась?

Ривка уточнила:

– И откуда молитву знала?

Лида, болтая ножкой и доедая пирожок, ответила:

– Папа на ночь читал. Сказал, что если страшно, то это самое сильное оружие против всех врагов. Я запомнила. Налей морсика.

Страх, липкий, черный, дрожащий, как студень, заполнил двор по грудь обеих кованых лестниц, ведущих на второй этаж галереи. Он ворочался, колебался, распухал, заглатывая в себя всех выходящих, и поднимался выше с каждым входящим. А потом плеснул прибойной волной и, затопив крыши и печные трубы, поглотил всех обитателей Мельницкой. Эта волна одним толчком забросила во двор подводу Гедали. Он, трезвый, бледный, с разбитыми в кровь и лоскуты костяшками пальцев, бросил вожжи Ривке:

– Закрой дверь, бери детей и к Ирке или Нюсе – кто примет! И к окнам не подходить. Нож с собой.

Следом за Гедалей забежал Ванечка с перевернутым лицом. Он отогнал детей от окна, задернул шторы. И вызвал Фиру на кухню.

– Начались погромы. По городу слухи, что город разрешили грабить три дня. Полиция ничего не делает. Ни одного городового по дороге! Говорят, им дали команду не вмешиваться.

Фира разрыдалась и рассказала о Лидиной молитве. Ванечка схватил ее так, что хрустнули ребра.

– Из квартиры ни ногой! Детей – на пол и не вставать. Икону к порогу!

Вечером на Дальницкой случился первый большой погром, наутро шайки работяг, воровской шушеры и солдаты карантинной службы массово громили магазины на Дерибасовской и Преображенской.

Гедаля с ножом в сапоге и топором в руках спросил:

– Что делать будем?

– Своих защищать, – буркнул Беззуб.

Ирочка впустила Ривку с детьми. Аккуратист Ванечка вывалил из дубового платяного шкафа все запасы крахмального наглаженного белья, за которыми, в глубине, лежали мешочки с патронами, и вытянул из своего «медового чемодана» обернутый в льняное полотно «манлихер», шикарный австрийский карабин – царский подарок дедушки.

Он вышел во двор и постучал Макару. Нюся, по случаю беспорядков наглухо завернутая в халат, крикнула с балкона:

– Не ищи – он с погромщиками гуляет!

– А вот это плохо… Сюда их привести может…

Во двор закатился Сема с сыновьями.

– Наши самооборону на хуторе организовали – кто с нами? Эй, Беззуб, где твой кнут?

Ваня поднял над головой «манлихер».