Мария Мельникова - Крестный ход над Невой

– О! Ты пришёл, радость моя?! – старик вдруг обернулся к Степану, словно почувствовав его приближение. Небесно-чистые глаза его сияли радостью. – Ну, слава Богу! А я вот тут… как видишь… – И он улыбнулся и смущённо пожал плечами. – Рисовал для тебя, рисовал, пока дожидался. А оно вот как-то так…

Говоря это, старик зачерпнул кисточкой жёлтую краску, видно желая всё-таки поправить свой рисунок, но от нового неловкого движения густые жёлтые капли сорвались с кисточки и полетели на лист.

Степан был поражён и пригвождён к месту. Он забыл в этот момент, зачем пришёл, мысли путались, его переполняло удивление: совершенно незнакомый человек посмотрел на него без отвращения и издёвки, а с участием и теплом! С тем теплом, по которому мальчик так истосковался за свою тяжёлую, безрадостную жизнь.

И в этот момент Стёпа увидел, как жёлтые капли стекают по листу, а чернота отступает перед ними, расползается и бледнеет побеждённая. Одновременно душа его тоже освобождалась от ледяных тисков, в которые была зажата все последние дни. Мальчику вдруг стало и больно, и радостно. В смятении он бросился бежать подальше от Невы, от моста, который должен был стать трамплином в смерть, от этого странного, но почему-то такого родного человека, от зримой победы света над мраком, которую запечатлели на бумаге неумелые мазки краски.

Из глаз мальчика струями лились слёзы, но теперь они были кристально чистыми и светились.

Прибежав домой, Степан сбросил в прихожей обувь и рюкзак и, не переодеваясь, в чём был, завалился на свой диван и тут же провалился в глубокий сон без сновидений. Очнулся он только на следующий день. Когда мальчик открыл глаза, то увидел, что на стуле рядом с ним сидела мама и держала его за руку.

– Ты чего? – удивлённо спросил Стёпа, отдёргивая руку.

– Ты сам меня позвал… И я пришла, – устало улыбнулась мама. – Во сне звал, но я всё равно пришла. Ты заболел, Стёпа? У тебя что-нибудь болит?

– Теперь нет… Вроде, нет… Не болит… – сказал Степан, прислушиваясь к себе.

Впервые за долгое время он чувствовал себя отдохнувшим и счастливым. А главное, исчез из души тяжёлый, чёрный страх…

– Ну что ж, просыпайся и поднимайся… И давайте вместе пообедаем. И Гошу мне пора покормить, и всем нам пора кушать: кому обедать, кому завтракать… – Она погладила сына по голове и торопливо вышла из комнаты.

За столом собрались все, кроме папы, который всегда возвращался с работы только поздним вечером. Когда Стёпа пришёл на кухню, все стулья были заняты, гремели ложки, бабушка, вооружившись большим половником, командовала общим хором, а заодно разливала по тарелкам суп. Стёпа втиснул табуретку и подсел к столу.

Наташа, Оля и Паша уже успели вернуться из школы и оживлённо обсуждали новости, Гоша повизгивал от радости при виде своих любимых сестёр и братьев и стучал по столу ладошками, мама, как бы невзначай, ложка за ложкой скармливала ему персональную, перемолотую кашу.

– У нас, как я погляжу, сегодня настоящий праздник! – сообщила бабушка. – Ох, наконец-то все дети вместе! Все за одним столом. Все дружные и довольные. Век бы любовалась! По такому случаю я к чаю открою коробку конфет!

Стёпа давно отделился от своего семейства, стараясь как можно меньше пересекаться с ним, и теперь ему было и смешно, и неудобно вот так, в тесноте и незатихающем ни на минуту гомоне, сидеть за столом. Он быстро выхлебал свою порцию супа и, поблагодарив бабушку и маму, протиснулся в коридор.

– Я – на улицу! – крикнул он уже из прихожей, спешно надевая куртку и ботинки.

– Опять… – вздохнула мама, но не стала останавливать его.

Степан сбежал по лестнице во двор и стремительно зашагал к Неве. «Только бы вчерашний художник был здесь! Только бы, только бы!..» – думал он.

Едва мальчик вывернул из-за угла дома на набережную, сразу увидел картину, которая полоснула его по сердцу, убив радость.

– Чего ты тут стоишь, вообще?! Нормальным людям пройти мешаешь! – гнусавил коренастый, бритый парень, смачно чавкая жвачкой.

Компания агрессивных подростков окружила старика в коричневом пальто, притиснув его к каменному бортику набережной. Бритый, который был наглее прочих, схватил банку с грязной, бурой водой, в которой плавали куски краски, и выплеснул её на лицо, на седую, редкую бороду и одежду художника.

– Так тебе и надо! Крыса хвостатая! – загоготали его дружки и, насмеявшись, собрались идти дальше.

– Хорошие мои, спасибо вам! Надоумили старика, – поклонился им в пояс художник. – Это ж я по скудоумию своему, а не со злости здесь так расположился! Спасибо! Век буду за вас Бога молить, сердешные вы мои, птенчики вы мои, – ласково добавил он.

– Вот, шизик, – сплюнул один из подростков. – Пошлите! Он же ненормальный какой-то!

И компания, трусливо озираясь на странного, нелепого человека, который снял с головы остренькую вязаную шапку и широким крестом перекрестил каждого из них, ретировалась к Литейному мосту и растворилась в толпе людей, спешащих на другой берег Невы.

– Ой, сердешные мои… – печально качал головой старик, даже не пытаясь вытереть с лица воду и разноцветные куски краски, прилипшие к его щекам. – Бедненькие, ох, бедненькие…

Красный сигнал светофора наконец остановил машины, и Степан смог перебежать дорогу.

– Зачем вы им «спасибо» говорили?! Ещё кланялись?! Этим! – потрясённо выкрикивал мальчик. – Они же вас!.. Это же вообще самые отморозки злые!.. Им всё нипочём!.. Неужели вы сами этого не понимаете?!

– Радость моя! Ты пришёл?! Слава Богу! – тепло повторил вчерашние слова старичок и так же, как накануне, чуть смущённо и ласково улыбнулся ему.

От этой улыбки и этих слов запал в душе Степана сразу угас, всколыхнувшаяся было ненависть усмирилась. Мальчик достал из кармана салфетку и, немного конфузясь, протянул старику:

– Вот… Возьмите, пожалуйста. У вас на лице краска висит…

– Видишь, радость моя, какое у тебя доброе сердце! Такое сердце, как у тебя, просто так не проглотишь. Это точно! За него бороться надо. Вроде уж совсем мы с тобой проиграли. А потом – раз! – а оно-то, родимое, опять чистое. Что такое?! Не прилипла, значит, к нему грязь, оттолкнулась и уползла как неродная. Верно? – спрашивал он, вытирая лицо и напяливая на макушку свою не по размеру маленькую шапку. – Чернота-то ведь совсем не родная тебе… Что с ней бегать? Только людей пугать…

Стёпа молча смотрел на него и слушал и не мог поверить своим ушам: неужели этот человек, который видит его второй раз, мельком, говорит сейчас про его душу?! Про те страшные, сокрытые ото всех переживания, которые едва не стоили ему жизни? Или он всего лишь городской сумасшедший и бормочет невпопад всё, что приходит ему в голову?.. Но так метко… Так всё точно рассказал, будто знал, будто видел…