Мария Мельникова - Крестный ход над Невой

– Вот как бывает, радость моя, художник знаменитый только нос высунет на улицу, – старичок уже сменил тему, – к нему все сразу подскакивают, автографы просят: «Дайте! Ну, дайте, пожалуйста!» А меня-то никто не знает, только на мне свои автографы оставят и идут себе мимо. А я ведь тоже человек, и у меня тоже имя есть – зовут меня Петрушей. Не смущайся, так и кличь, как говорю. Я человек-то простой, неучёный, мне и этого будет довольно.

– А отчество? – уточнил Стёпа, смешавшись. – Какое у вас отчество?

– Да уж какое у меня-то, простого дурака, может быть отчество?! – искренне удивился старичок. – А Отец-то у нас у всех один – Отец наш Небесный.

Говоря это, он закинул голову и со счастливой улыбкой посмотрел на бескрайнее, не по-осеннему сияющее и чистое небо. От этого движения шапка буквально подскочила на его макушке и тут же свалилась на набережную.

– Вот тоже строптивица, – с глубоким вздохом Петруша поднял её, бережно отряхнул и, перекрестившись, водрузил на прежнее место. – Чуть что, бежит невесть куда! Голубушка моя, так и в грязь бухнуться можно и совсем пропасть и затеряться можно. Да что я шапку-то поучаю?! – спохватился он и поспешно добавил: – Она-то ведь и так всё время на голове у меня сидит и все мысли мои давно знает-ведает. Да и все мы такие же строптивые, как она. Даже краски слушаться совсем не хотят: не ложатся, где им положено, а бегут-бегут! Что ты будешь делать?! Никчёмный я человек, а ты, радость моя, по имени-отчеству величать меня собрался! Доброе у тебя сердце, хоть и обиженное шибко!

Стёпа молчал, не зная, что сказать, и во все глаза смотрел на своего нового знакомого. Поражали мальчика даже не его слова, не странный, какой-то взъерошенный и блаженный вид – старик отличался от других людей гораздо заметнее, чем он, Стёпа, мальчик с белёсыми волосами и розово-серыми глазами.

Больше всего поражал необыкновенный взгляд этого старичка – это был единственный человек, который смотрел на Степана с теплом и искренним, сердечным участием. Не с отвращением. Не с безразличием. А с любовью!

– Ветер-то поднялся! Ужас! – встрепенулся Петруша и вытянул шею, стараясь рассмотреть людей, идущих по Литейному мосту. – Как бы моих учителей с мостика-то не сдуло! А ведь такие умные люди! Даже один профессор среди них имеется! А другой – водитель, третий – охранник, четвёртый – солдат. Вот всё люди-то какие уважаемые – учителя мои!

– Вы где-то учитесь? – спросил Стёпа, почему-то вообразив, как Петруша понуро сидит за партой рядом с Красавчиком, а учительница у доски показательно, с треском рвёт его тетрадь из-за плохого почерка. В том, что у старика плохой почерк, мальчик не сомневался.

– А как же?! Конечно, учусь! Это всегда полезно, всегда благо! Только вот, что дураку учиться? В одно ухо влетело и во второе влетело, а душе никакого от того прибытку… – И Петруша горестно пожал плечами.

– Подождите-ка, а кто это – ваши учителя? – спросил Степан, голос его заметно дрогнул.

Мальчик вдруг понял не умом даже, не душой, а битыми боками, что имеет в виду старик.

– Это те отморозки – ваши учителя?! – прошипел он. – Это они-то умные люди?! Профессоры?! Они же вас оскорбили, надсмеялись на глазах у всех!

– Запомни, радость моя, учителя – это очень уважаемые люди, за них век надо Бога молить, они утруждаются, чтобы научить нас жизни! – подняв узловатый палец вверх, значительно произнёс Петруша. – Учёба-то не всегда радость сплошная, это великий труд и великая наука.

– У меня весь мир – такие учителя! – зло выпалил Стёпа. – Они мне всю жизнь отравили! Я никогда им спасибо за это не скажу! Никогда! Я с моста из-за них хотел броситься! – Мальчик перешёл на крик, но вдруг голос его оборвался.

Стёпу колотил озноб, в глазах потемнело… Мальчик сник и замолчал.

– Ой, какие слова-то страшные сейчас закружили воронами вокруг нас! – Петруша торопливо снял шапку, будто она сильно испугалась, погладил её и посадил на место.

И печально замолчал. Не произнеся больше ни слова, он обнял мальчика и прижал к себе. А тот стоял, уткнувшись носом в его коричневое, заскорузлое пальто, и рыдал безудержно, громко и отчаянно.

Когда боль утихла и слёзы закончились, Стёпа, не поднимая лица, тихо, по-детски начал всхлипывать:

– Я – урод бесцветный! Меня все ненавидят! Я никому не нужен! Зачем я вообще родился-то?!

– Радость моя, белый лист, если посмотреть так, как ты смотришь, – тоже бесцветный. Но в том его и польза, и предназначение. – Из глаз старика бежали тихие, сочувственные слёзы. – Вот, душенька, погляди на мой-то лист. Вроде старался я над ним, старался, а только испортил, заляпал неподобающе. Жалко его, что такое сокровище дураку досталось. Был бы кто поумнее – мог бы таблицу заумную свою здесь поставить, или, скажем, график прироста какого-то, или стихотворение написать. А я просто что-то намазюкал чёрное – ни красоты, ни пользы, и суть вся заплыла.

Стёпа чуть отступил от старика, неловко было так стоять на глазах у прохожих, а кроме того, хотелось понять, что Петруша имеет в виду на самом деле: к его манере говорить надо было ещё привыкнуть. Этот человек не вписывался ни в какую таблицу и ни в какие рамки, но его хотелось слушать, хотелось стоять рядом с ним и быть счастливым.

Мальчик уставился на мольберт, к которому был прикреплен вымазанный краской лист. Действительно, замысел художника был совершенно сокрыт от постороннего наблюдателя.

– А что вы рисовали? – поинтересовался Стёпа.

– Как и все художники… – тяжело вздохнув, ответил Петруша и пробормотал: – Борьбу света и тьмы…

– Знаете, у вас это получилось! – воскликнул мальчик, вспомнив своё вчерашнее переживание при взгляде на лист, где жёлтые брызги разогнали мрак. – Знаете!.. Ваш рисунок мне жизнь вчера спас!..

Петруша от этих слов расцвёл, заулыбался, но потом застенчиво пожал плечами, будто говоря: «Да это ж не я всё! Что ты мне, дураку, такое великое дело приписываешь?!»

– Скажи, Стёпушка, а какой цвет тебе-то самому нравится больше других? – просто спросил он. – Ведь не важно, в каком цвете мы пришли в этот мир, важно только то, в каком – отсюда уходить станем. Мы сами всегда свой цвет выбираем…

– Мне нравится жёлтый… – проговорил Стёпа, вспомнив сияющие капли на рисунке старика, но осёкся и прошептал: – Подождите-ка, я не говорил вам, как меня зовут… Откуда вы моё имя знаете?!

– Ишь, какой засекреченный шпион нашёлся! – весело рассмеялся Петруша, а потом, став серьёзным, тихо добавил: – А ты, душа моя, вон какой сильный оказывается! Эвона, какой сложный, непобедимый цвет ты для себя выбрал. Но нести его трудно… Ох, трудно будет… Через всю-то жизнь… Через все испытания и искушения свет пронести – это подвиг.