Владимир Бородин - Корзина полная персиков в разгар Игры

– М-м-м…

– Так вот и живём. А нравы тут суровые. Всегда под рукой револьвер держу. Слишком много вина здесь тоже нельзя – озвереют. Но и совсем лишить – всё одно – озвереют и сами себя перебьют. Сами подумайте, кто сюда поедет? Платят им гроши. Вот были тут подполковник Мадритов с Линчи, так работа кипела, а теперь рабочие разбегаются, лодок снизу по Ялу не хватает, а наниматься никто не хочет. Соседние концессионеры платят, по-видимому, лучше. У них и выработка леса больше. А Балашев, будь ему неладно, Линчи и других спугнул, так в страхе теперь живём, ночью не спиться, думается, вот-вот краснобородые нагрянут. Так и живём. Остались одни бобыли да вахлаки 107, не важно – русские ли, манзы ли – один чёрт – бездельники.

Глеб попытался перевести разговор вновь на убийство и хоть что-то выудить из этого потерянного и уставшего от страха человека. Но всё оказалось напрасным. «И зачем было сюда ехать за тридевять земель, когда этого следовало ожидать? Можно подумать, что они тут кроки приготовили и отпечатки пальцев поснимали. Не говоря о том, что среди всех этих забитых работяг не найдётся ни одного, кто мог бы столь грамотно, как тот убийца, что-либо написать по-русски, не говоря о латыни… Одна теперь надежда, остаётся – в Соболиную Падь проникнуть и разнюхать с чего бы это там деньгу с косточкой стали рисовать». Тем не менее, Глеб немало дней настойчиво разговаривал с каждым из десятков свидетелей того события, со всеми, кто в тот день находился в самом посёлке, кто мог что-то слышать и видеть, а также с теми, что присутствовал при обнаружении тела бывшего управляющего. Было не просто, особенно с манзами с косами в синих кофтах с короткими штанами и голубыми халатами, или с корейцами в грязно-белом с пучком волос на макушке, прикреплённых цветной булавкой. Застенчивые каули, как звали русские корейцев, не расстающиеся со своими трубками с чубуками, казалось, пытались искренне помочь и в их апатичном взгляде проскальзывал живой огонёк. В произношении китайцев и корейцев русский мало отличался от их собственного языка. И Глеб не замечал, когда опрашиваемый, вдруг, переходил на русский. Казаки-то уже привыкли и понимали, но новичку было такое не под силу, и он просил своих казаков «переводить» туземных свидетелей. «Араса (то есть – русский) никаво-ницево не боицца, засисает кореес от хунхуз! Кореес помогат!»– твердили добродушные корейцы. Никто в те дни не встречал незнакомого городского блондина. Даже если предположить, что тот сменил масть, в любом случае, чужаки в Николаевском перед убийством не появлялись и всё сводилось к тому, что это хунхузы Линчи пожелали запугать лесорубов, отомстить Балашеву. Сам господин Персик едва ли появлялся в этой глуши и вывод напрашивался один: за ним стоит целая банда.

Охотин ещё не ведал, что в те дни в дворцовой канцелярии распечатали подозрительно толстое письмо на адрес Государя Императора и обнаружили в нём свежую персиковую косточку. Письмо было не совсем анонимное, отправитель подписался как-то странно – «Джагернаут». Сам царь письмо в руках и не держал и, наверное, не услышал о нём, но до Департамента полиции эти сведения дошли. Такое же письмо получил министр финансов Сергей Витте, после того, как незадолго до осени к нему приходила странная личность с бредовыми коммерческими предложениями. Он преподнёс министру готовую Всеподданейшую программу развития экспансии на Дальнем Востоке, вроде безобразовской, но при этом, требовал от казны совершенно чудовищные суммы. В ту же осень в Санкт-Петербурское сыскное отделение явился некий малоприметный тип, который обратился в приёмную с каким-то неудобоваримым вопросом, а когда он внезапно исчез, на месте его оказалась маленькая лёгенькая пушечка, которая тут же выпалила со страшным грохотом прямо в глаз полицейскому, только что беседовавшему с посетителем. В вытекшем глазу доставленного в больницу с сотрясением мозга, обнаружили косточку персика, завёрнутую в фольгу.

Сразу после прибытия новой артели, от многих опрашиваемых смердело горько-пахучей хмельной сулей. Сивухой разило на другое утро и от Фирса Филатовича. Казаки меру знали, как впрочем, и большинство рабочих, особенно вновь прибывших, сильно напуганных хунхузами. Им хотелось элементарно выжить и вернуться назад с заработком в кармане. После первого бражного вечера в честь прибытия, работа наладилась, лесовали 108немало. Через пару дней, встретив на единственной улице посёлка Смоленку, Глеб услышал от него, что все трое казаков собираются назад, поскольку до того, как ляжет глубокий снег ожидается набор ещё одной артели.

– Протас Потапович, мне бы с вами тремя поговорить надо, – сказал ему Охотин.

– Так же, пойдёмте со мной до казаков, знамо хдэ оне сидять.

Олсуфьев был поглощён чисткой винтовок всех троих, а с Кунаковсков тачал голенища сапог.

– Господа казаки, – начал Глеб, – у меня к вам большая просьба выходит. Слышал, что вы собираетесь в Харбин, а мне по службе надо бы скорее в ту самую Соболиную Падь попасть. Не проводите ли туда по дороге?

– Так оно не больно-то по дороге, Глеб Гордеич, – промычал в ус уралец, – вёрст под сто лишку хватить придётся. Успеем ли до морозов, как думаете, Автоном Антипыч?

– Тропу-то там помню, разок водил на ту Падь отряд генерала Ринекампова. От фанзы прокажённых 109ещё вёрст с деШяток будет.

До Глеба не сразу дошло, что таёжник был проводником отряда Ренненкампфа для захвата Цзяпигоу.

– А Вы знаете, што там одни бандиты и власти никакой нет? – спросил невнятно в бороду уралец, – Это Антипычу, с его мордой, там ничего не Шделают, а Вам-то худо придётся…

– Служба, Ануфрий Онисимович, она не спрашивает. Вас тоже никто не спрашивал, когда подавлять боксёров посылал.

– Пойдём тогда, Антипыч, человека проводим. Не его «маузер», так может не сидели б и мы здесь, – пробурчал Олсуфьев.

– Вестимо проводим, – отозвался Автоном, – Вы как, Потапыч?

– Я ж как всэ, – обезаруживающая широкая улыбка на мясистой красной физиономии Смоленки.

– Когда выходим, други мои? – улыбнулся Глеб.

– С рассветом и выйдем, – порешил урядник, не прекращая смазку, – Вот имеется мазь ружейная и для «маузеры» сгодится.

Глеб попрощался с Безродным, который долго пытался отговорить его от столь безрассудного шага и даже навязал ему мальчишку-ходю 110в качестве толмача.

– Ходю-то не порешат там, а Вас – сразу же. Отпетые в той пади собрались. Не старатели они – хунхузы одни!

Мальчик лет двенадцати с косицей в замызганном синем халате сложил на груди руки и поклонился новому господину. Он был поглощён нанизыванием медных монет-кешей с дырочкой на верёвку. Глеб уже знал, что монетка такая не стоит ничего, а груз велик. Связки с ними корейцы носят на поясах.