Владимир Бородин - Корзина полная персиков в разгар Игры

Кирилл, глядя в потолок перед сном, в комнате неподалёку от Аркашиной, тоже вспоминал чёрные глаза неумытого студента, горящие откровенной ненавистью. Думалось ему ещё и о том, как его дразнили в первом классе: «Ртищев едет в Мтищи. Разявь свой ртище, Ртищев. Ты Ртищев? Ну и дурак». После такого Кирилл начинал отчаянно драться, но на его хрупкое сложение всегда находилась управа в виде здоровенного громилы-переростка, потакавшего ярым дразнильщикам. В школе младшим давали «грушу» – винтообразно сильно ковыряли большим пальцем по темени. Однажды, за начатую драку, несколько человек уложили его на пол и долго производили «пытку грушей». Не спалось. «А кошерный паренёк этот, ох и злобно смотрел и ещё долго останавливал взгляд свой змеиный на нас с Аркашкой…» На утро Кирилл, как он и пообещал сам себе, направляет стопы в училищный храм, где отстаивает всю заутреню и просит прощения за несправедливое зло, затаённое против однокашника и честного офицера раба Божьего Аркадия. «Брата его, не сделавшего мою сестру счастливой, есть за что не любить, но при чём тут Аркадий – чистая душа? Борис не смог дать ей ничего: в имени она не нуждается, денег он ей не дал, но и Бог с ними, но ведь теперь я чувствую в её молчании, что она с ним несчастна!»

12. В Первопрестольной вновь неспокойно. Рождество в охотинском доме

«Если поднимается свист и гам по поводу властолюбия и завоевательной похоти России, знайте, что какая-либо западная держава готовит бессовестнейший захват чьей-либо чужой земли»

И. Аксаков, славянофил

Осень тянулась спокойно и размеренно даже и в ведомстве Глеба Охотина. Разве что, он узнал от приятелей из Охранки, что, так называемые большевики – некий крайне левый осколок РСДРП 149, развернули мощную подпольную типографию на Кавказе. В июне 1903 года в Чёрном городе под Баку, где добывалась львиная доля российской нефти, начались с виду немотивированные беспорядки. Забастовщики никаких требований не выдвигают, но имеют место поджоги промыслов. Пламя возносится на больше полусотни саженей 150! Разоряются невиданные ранее в России по своим масштабам бакинские нувориши. Иные же, наживаются пуще прежнего и добывают миллионы пудов нефти в год – азерские тюрки 151, армяне и ряд иностранцев. Уже незадолго до Рождества Японское правительство сообщило, что «чувствует себя вынужденным просить Императорское российское правительство пересмотреть своё предложение» о признании Маньчжурии вне сферы интересов Японии. А Невский завод, купивший право на постройку подводных лодок 152, предложил Морскому министерству изготовить одну в качестве образца. Глеб, подбирая и анализируя подобные сведения, всё больше осознавал, что назревающая война с Японией уже вполне зрима и ощутима. Со времён начала буквальной травли правительства левой печатью, Николай II взял обыкновение не отвечать на злобные нападки, что расценивалось, как признание собственной вины и Глеб усмотрел в этом очередную крупную ошибку любимого Государя.

По прошению Лебедева, Василия Степановича Стефанова назначили старшим по команде после славной службы околоточным с сорока благодарностями и четырьмя медалями в послужном списке. При этом – ни одного взыскания. Категорически избегал рукоприкладства Василий Степанович, был всегда вежлив и имел репутацию талантливого, честного и справедливого сыщика. Его уже называли Новым Путилиным 153. Стефанов был поглощён поимкой некоего бандита Сенькина, устроившего за два года более сотни поджогов по Московской губернии и, наверняка, не без связи с эсерами, а также привлёк Глеба к поискам рецидивиста Родзиковского, Короля Воров, непрерывно грабящего храмы Божьи. За это дело Глеб взялся со всем присущим ему рвением, не забывая на досуге и дальше обдумывать «дело о персиках». В ходе расследования, Охотин случайно поймал в доме одного замоскворецкого мещанина по второму участку мокрушника-коллекционера, который годами собирал соответствующие знаки, сорванные с убитых им легавых 154. За такое полагалось очередное повышение в чине, хотя совсем недавно Глеб уже проскочил, как он выражался: «за свои собственные уши – из урядника в полицейского надзирателя и в сыщика». В свободное время Глеб посещал занятия по джиу-джитсу, введённые в Московском сыске кипучей деятельностью того же Стефанова, и стрельбе в движущуюся

мишень. О слабом поле Охотин старался вовсе не думать, но перед сном нередко возникал в отключающемся сознании смутный образ той, что стала несколько лет назад его первой и единственной любовью. Прекрасное вдохновенное лицо той, которую жизнь вынудила зарабатывать на хлеб своим телом. Глеб с сотрудниками разгромил притон, ставшим логовом воров и встретил её там впервые. Он был поражён столь неземным выражением лица женщины, могущей оказаться в этом грязном месте. Он пытался вырвать её оттуда, обещал любить и носить на руках всю жизнь, ведь ей лишь восемнадцать и она едва сбилась с пути. Она готова быть с ним и всё, как будто бы прекрасно. Но, что-то не раскусил в ней пылкий юноша Охотин, то, что подтолкнуло её предать спасителя. В тот роковой день, во время катания на коньках, за ней, уже в облике девушки из хорошей семьи, воспитываемой Глебом, увязывается повеса из высшего света и приглашает пойти с ним на бал. Она ведёт себя так, словно Глеба поодаль на катке вовсе не существует, словно не он дал ей приличную одежду, готов был дать и имя и, вот-вот, повести под венец. «Кто женится на разведённой, тот прелюбодействует», сказано. А о жрицах любви, кажется, так сказано: «От трёх трясётся земля, четырёх она не может носить». Глеб был забыт, а лишь спустя время он получил от неё письмо, что она просит её простить, но мол, доходы младшего полицейского чина «не могут принести женщине достойного счастья» и далее в том же духе. С тех пор, что-то оборвалось в душе Глеба в отношении всех в мире женщин.

Остывшие недавно трупы совсем юных жениха и невесты лежали, скорчившись, на полу и диване, а урядник докладывал входящему в скромное жильё Глебу, что всё смахивает на отравление растительными ядами, мол, анализ покажет какими.

– Мизантроп и убивец он, – глубокомысленно заключил урядник.

Но Охотин, словно и не слыша его, подошёл к пустой стене на видном месте которой на гвоздике висит записка, нацарапанная до боли знакомым почерком. В ней значилось: «There's rosemary, that's for remembrance; pray you, love, remember: and there is pansies, that's for thoughts 155». И подпись: «Джагернаут», кириллицей, а после PS: «А этот мешочек с прострелом луговым оставляю для Вас, господин сыщик. Лютик этот собирают ранней весной в сосновом лесу. Сон-трава успокаивает таких, как Вы и надолго. Мешочек её Вы найдете под Спасом Нерукотворным. Волки чистой расы живут в тех краях. Это благородные звери». На соседствующей с гвоздиком подвесной полочке лежали два пучка трав. Судя по запаху, один из них соответствовала розмарину. Так объясняла Офелия символическое значение цветов. В углу под закопчённым Спасом лежал мешочек с травой, имевшей слегка луковый запах. Как завороженный, обводит Глеб помещение с тяжёлым запахом потухшим взглядом и останавливает его на грубо заголённом, разрывом подвенечного платья чем-то острым, животе невесты. Ведёт глаза к её коралловому монисто на тонкой вывернутой шее с закинутой головой и вновь к животу. Кожа, слегка обагрившаяся кровью, рассечена в виде древнего восточного символа – свастики. Там же, демонстративно, оставлено орудие, нарисовавшее свастику – заострённая персиковая косточка. «Псих проклятый!».