Владимир Бородин - Корзина полная персиков в разгар Игры

– Так, до встречи, господин… э-э Вишневский…

– Черешневский, Савва Тимофеевич, Черешневский, – голос собеседника Морозова на секунду изменился и даже дал петуха, – А когда мне можно будет к Вам обратиться?

– Приходите ко мне в гостиницу, вот адресок. Может быть, я Вам оставлю записку на первом этаже, или сразу встретимся.

– Благодарю покорно, Савва Тимофеевич! – ботинки малого размера расшаркивались перед более массивными, под которыми пол скрипел сильнее.

Когда они уже были у выхода из главного помещения Петя сообразил, что он вероятно имеет уникальный шанс увидеть своими глазами опаснейшего преступника и Охотин выкатился пулей из-под скамьи, разминая затекшие члены, рискуя столкнуться с прибирающими со стола. В дверях он увидел светлого упитанного крупного человека с аккуратной бородкой, пожимавшего руку блондину среднего роста с очень уж не запоминающимися чертами лица. Оба стояли в пальто с барашковыми воротниками и напяливали каракулевые шапки, и Петя понял, что доходчиво описать, представившегося Черешневским, будет очень непросто. Двери захлопнулись.

– Эй, чего торчишь здесь сапожищами своими? – грубо окликнули его сзади. Пётр развернулся и увидел огромного роста откормленного человека в жилетке и полосатых штанах.

– А что, украл я что-то? – насупился Петя.

– Вот и проваливай отсюда, пока ещё не спёр! – разгорячился хозяин заведения.

– Оставьте парнишку, Кондратий Акимыч, я его видела, он из купеческих, – пискнула очаровательная певичка, запоздало собирающаяся домой. Петя узнал ту, которой сунул трешницу.

– Вон отсюда! – рявкнул побагровевший хозяин, не обращая на девицу внимания.

– Вы не смеете так со мной разговаривать!

– Кондратий Акимович, говорю же Вам…

– Эй, робяты, зри, видишь этого? – окликнул хозяин половых, не обращая внимания на слова шансонетки, – проучите бездельника!

Трое половых со всех сторон разом накинулись на Петю, норовя не то, чтобы ударить его, а скорее грубо оттеснить к выходу. Тут хозяин резко шагнул и отвесил Охотину тяжёлую пощёчину массивной ручищей, тогда как руки Пети находились в цепких клешнях троих малых. Ценой огромного усилия, рассвирепевший Пётр вырвался и нанёс ловкий удар прямо в ненавистную багровую физиономию. Хозяин потерял равновесие и осел на пол. Тут парни принялись лупцевать Петра уже серьёзно. В тот момент Петя осознаёт всю опрометчивость винопития – руки его действуют не столь стремительно как бывало и он пропускает удары всё чаще. Наконец, один из половых обрушивает табурет на голову Охотина и его выбрасывают прямо на снег без сознания. Хозяин, для полного самоудовлетворения подходит и наносит ещё несколько ударов сапогом по распростёртому телу.

Пётр начал ощущать себя лишь спустя остаток ночи и понемногу приходить в себя. Над ним склонилось усталое помятое смутно знакомое лицо:

– Вы пробудились? Ну и слава Богу. Завтрак готов.

– Кто Вы? Где я? Ах, простите, вспомнил Ваше лицо, – Петя сделал резкое движение и застонал от боли в отекшем плече.

– О, Господи, бедняжка! Что они с Вами сделали! – певичка приложила к ноющему месту компресс, – Не пойду к этому извергу петь для него нынче! Бастую! Сейчас подкрепитесь, а потом Вам нужен по-прежнему полный покой.

– Вы знаете, мне необходимо срочно бежать в почтовое отделение, это жизненно важно! – вдруг собрался с мыслями Петя: «Черешневский!» – стучало в его мозгу – «Звонить Глебу, чтобы он обратился в нижегородскую полицию и ловить!»

– Какой вздор, да Вы сильно ранены, Вам никуда нельзя отлучаться! Да и кто Вас пустит в здание почтамта в таком виде с посинелым лицом упившегося бродяги?

Последний довод подействовал и Пётр уже начал просить её срочно послать телеграмму, которую набросает здесь, а деньги он ей на то даст. С трудом уломав упрямую девицу, Петя выудил у неё твёрдое обещание срочно послать телеграмму брату на домашний адрес. Шансонетка сделала это, несмотря на внутренний протест, уверенная в том, что «у очаровательного мальчика явный горячечный бред: как может студентик одетый в потертую форму быть полицейским?». Когда его спасительница удалилась, закутавшись в затёртую некогда богатую шубку, Петя огляделся по сторонам, насколько ему позволяла подвижность отекших от ударов членов. Голова не переставала трещать от лёгкого сотрясения, а на лице подсыхали корки от ссадин, которые были бережно смочены хозяйкой компрессом из подорожника. Он отметил бедность и неухоженность жилища. Очевидно, что она жила одна, приходила очень поздно домой и никогда не открывала занавесок на окнах, так как было уже темно. Немногочисленная утварь поросла пылью, поверх были набросаны её шмотки, в том числе лежали неприкрытыми и застиранные причиндалы нижнего белья. На столе лежала какая-то раскрытая книга, но дотянуться до неё Пётр не мог. «А девочка ничего себе, смазливая… Да только от слишком многих она это уже слышала и сколькими была обласкана… А душа у неё добрая. Извозчика за полночь нашла и заплатила, чтобы незнакомца к себе довезти, который лишь трёшницу отслюнявил тогда и явно не купеческого сословия к тому же. Возможно, что ещё и рискует навлечь на себя гнев своего хозяина… Ох, попадись он мне на пустынной улице! А видно не все те купюры, на девичьей груди припрятанные, самим певичкам достаются…» С такими мыслями он опять забылся тяжёлым беспокойным сном, не обратив внимания на скромный холодный завтрак, поставленный на табурет у кровати.

Раны на молодом могучем теле заживали стремительно и через несколько дней Петя словно ничего и не случилось слонялся по бескрайним ярмарочным рядам, радуясь почти весеннему солнышку и веселью ярмарочного шума. С солнечной стороны снег на крышах уже подтаивал, а то и вовсе сходил, обнажая крашенные зелёной краской кровли с железным кружевом на трубах. Чего только на ярмарке не было: Арихиерейское 198, Ренское, вина из Грузии и Бессарабии, водки белые, да померанцевые, анисовые, мятные, сахарные, да рябиновые, табаки Феодосии, а рядом – сахарные головы, патока, разварные груши с рисом, меда, жамки-медовые пряники, пирожки ягодные и пресные творожные – тоболки с ватрушками, валушками, маковым маслом, галушками, оладьи с сотовым мёдом, левашники, пастилка ржевская, пшенники с молоком, пряженцы кислые подовые на ореховом масле, а также пироги долгие с тельным из щуки и подовые с молоками да с визигой и вислые с сёмгой и гречкой, тут же красовалась и аршинные кулебяки с пшеном и грибами, караси и лещи с грибной начинкой, каравай с груздями – ажник слюнки текли! «Товарец знатный, на вид опрятный! Налетай, народ!» – надрывался белобрысый малый. «Белужья тёшка с квасом сыченым и капустой! Провесная белорыбица! Стерлядка жирная разварная с хреном! Налимьи печёнки! Севрюжка паровая! Нельма с солёным огурчиком! Налетай, народ! Нынче дёшево отдам!» – надрывался по-соседству дебелый мясистый малый. Дальше шли ряды с убоиной. «Пирожки с ливером, кашей, мясом! Мозги жаренные!» – подвывал гугнивый мужик. Имелось что угодно вплоть до котлет из пулярд с трюфелями! За ними – ряды с вологодскими кружевами и камчаткой, а чуть поодаль – дёготь и пенька, смола и сбруя конская, свечи ослопные 199, трубочный жуковский табак, графлёная бумага. Последующие ряды занимали торговцы ярославским текстилем, над которыми царил въедливо-пресный мадаполамовый дух. Пред взором покупателя искусно разворачивались штуки синевато-белого простынного материала без единой складочки и изъяна, либо ситец любых расцветок и узоров. Поражало богатство и пуговичного товара, подобранного по цвету к материалам, катушек с нитками, мотков с кружевами на разноцветных картонных подкладках, кнопки, крючочки: