Кристофер Гортнер - Великая актриса. Роман о Саре Бернар

– То, что моя мать еврейка, еще не означает…

– Если твоя мать еврейка, то и ты тоже, – снова оборвала меня Мари, отчего мне захотелось вылить ей на голову суп. – К тому же ты незаконная дочь куртизанки. Это четыре греха, если я не разучилась считать.

Я хмуро косилась на нее, пока нас загоняли в пространство позади сцены, огороженное висящими на веревках простынями, – импровизированную комнату для переодевания. Луиза, хотя и не притронулась к еде, не подавала никаких признаков колик, которые лишили бы ее способности выйти на сцену. Это совершенно раздавило меня.

Надевая на себя пастушью тунику и тюрбан, я слышала, что в зале собираются зрители, и представляла себе ряды стульев, занятых нарядными женщинами и мужчинами, которые пришли посмотреть на своих обожаемых деток, блестяще играющих пьесу…

Вдруг без всякого предупреждения мою грудь будто сжало тисками.

Я не знала подходящего слова, чтобы описать это ощущение, но оно было достаточно сильным, и я в испуге подумала: уж не собрался ли Господь поразить вместо Луизы меня? Я не могла шевельнуться, не могла вдохнуть. Тело под костюмом покрылось холодным потом, гомон девочек завертелся вокруг меня водоворотом, их тени метались по простыням тошнотворными миражами.

– По местам! – скомандовала сестра Бернадетт, словно из пустоты.

Я не двигалась, будто окаменела, но тут раздалось шипение Мари:

– Сара, пора. Или ты будешь ждать, пока Господь позовет тебя на сцену?

Оцепенело оглядевшись, я потянула Цезаря за поводок и стала подниматься по ступенькам на занавешенную сцену. Звуки последних шепотков и сдавленных смешков усаживающейся поудобнее публики докатились до меня, как шум океана.

Я была на грани обморока. Сейчас я выставлю себя полной дурой.

Сестры Ана и Бернадетт стояли у занавеса. Вдруг я почувствовала, как кто-то взял меня за руку, оглянулась и обнаружила не кого-нибудь, а Луизу!

– Я… я не могу. – Голос ее панически дрожал.

Сестра Ана подошла к нам:

– Что случилось? Луиза, дитя мое, ты заболела?

– Я не могу. Я не могу это сделать. – Луиза начала дергать бумажную бахрому на своих ангельских крыльях. – Я задыхаюсь.

– Ерунда! – заявила сестра Ана; матушка Софи в это время стояла в дверях, приветствовала гостей и показывала им места. – Это всего лишь нервы. Страх перед выступлением. Обычное дело. Все будет нормально, когда начнется спектакль. А теперь, дитя мое, дыши глубже.

Происходит ли то же самое и со мной? Нервы? Если так, то мои вели себя лучше, чем Луизины. Та, казалось, была готова сорвать с себя блестевшие мишурой крылья и мантию, словно они жгли ей тело огнем.

– Нет! Я не могу. Не буду! – Луиза расплакалась.

– Святая Дева, спаси нас! – Сестра Ана обняла ее, переглянувшись с сестрой Бернадетт, лицо которой стало похоже на грозовую тучу. – И что нам теперь делать?

– Я… я могу помочь, – прошептала я; наступила тишина, прерываемая всхлипами Луизы. – Я могу выступить, – повторила я, на этот раз громче. – Я знаю ее реплики и могу сыграть архангела.

При этих моих словах ощущение удушья исчезло, уступив место внезапному приливу жизненных сил.

Сестра Бернадетт проворчала:

– Какой у нас выбор? Переодевайте Сару в костюм. Живо.

Сняв с себя пастуший наряд, я облачилась в мантию и нацепила крылья. Мантия была подогнана под пышное тело Луизы и слишком свободна для меня – нужно было проявлять осторожность, чтобы не запутаться в подоле. Крылья спускались почти до талии, приходилось старательно расправлять узкие плечи, чтобы приподнимать их. Когда я заняла свое место, сестра Бернадетт пронзила меня строгим взглядом.

– Смотри не опозорь нас, – напутствовала она, я же услышала эхо слов моей матери, сказанных в тот день, когда та решила отослать меня в пансион.

Сестра Бернадетт отдернула занавес, и передо мной открылось обширное пространство темноты.

Я почувствовала себя так, будто стою на краю пропасти. Пьеса началась. Мари, теперь одетая пастушком, торопливо произнесла мои строчки и потащила Цезаря к девочке, игравшей роль слепого Товии, которого должен был чудесным образом исцелить ангел. В массе анонимных лиц за сценой я искала знакомые, стремясь обрести в них опору. Мантия, сшитая из льняной ткани, казалась каменной, а крылья устрашающе заваливались набок, как раздуваемые ветром паруса галеона.

Потом я заметила в первом ряду архиепископа, на пальце его руки, подпиравшей подбородок, сверкал перстень-печатка. Рядом с ним с изумленным видом сидела матушка Софи.

– Я пришел к вам с посланием о безграничной любви нашего Всемогущего… – начала я, не слыша себя и не понимая, достаточно громко говорю или нет, звучит мой голос мощно, как подобает небесному созданию, или скрипуче и хрипло, как у девочки, облаченной в гигантскую мантию и исполняющей чужую роль.

Но все это было не важно. Когда я раскинула руки и с моих тонких запястий заструились рукава, то почувствовала, как божественный свет исходит от меня на благословляемого Товию, и горожане пали ниц. Я двигалась по сцене так, словно крылья у меня за спиной пылали, превратившись в ослепительное гало из объятых святым огнем перьев.

Я больше не была Сарой Бернар, незаконной дочерью и некрещеной еврейкой.

Я превратилась в небесного посланника Божьего.

Это продолжалось меньше минуты. Или мне так показалось. Когда на нас обрушились аплодисменты и мы стали кланяться, я поняла, что вся взмокла от пота. Я откинула назад волосы – они были влажные и растрепанные. Наверное, я выглядела ничуть не похожей на ангела.

Монсеньор аплодировал стоя. Так же и преподобная матушка Софи, ее лучистая улыбка выражала одобрение и обязывала всех остальных зрителей следовать показанному примеру.

Меня переполняло ликование. Эти овации… Они звучали как музыка.

Я скользила взглядом по морю лиц и поднятых рук и внезапно словно получила удар под дых тяжелым сапогом, увидев свою мать и Розину. Тетя хлопала с гордым видом.

Жюли стояла неподвижно.

– Мое дорогое дитя, ты была прекрасна! – воскликнула матушка Софи.

Остальные девочки меняли костюмы на форму, чтобы поскорее вернуться в зал и встретиться с родителями, а я стояла оглушенная и не слышала преподобную матушку, пока она не коснулась моего плеча.

– Моя мать и тетя… они здесь, – пробормотала я.

Мне хотелось, чтобы они увидели меня и поняли, каких успехов я достигла, но, сказать по правде, не верила в их появление.

– Естественно, они здесь, – подтвердила матушка Софи. – И ждут тебя. – Она положила ладонь мне на лоб. – О, но ты вся мокрая. Нужно снять эту мантию и…

Я отступила назад, не резко, но достаточно, чтобы преподобная остановилась.