Алексей Федотов - Синявин

4 апреля 1762 года был заключен Петербургский мирный договорс Пруссией. Русским канцлером М. И. Воронцовым и прусским посланником бароном Р. Гольцем был подписан этот документ. Согласно договору Россия выходила из Семилетней войны и добровольно возвращала Пруссии территорию, занятую русскими войсками, включая Восточную Пруссию. Заключив мир с Пруссией, Пётр III задумал новую войну с целью отвоевания у Дании герцогства Шлезвига. Для этого вскоре были начаты переговоры о заключении союзного трактата о дружбе и взаимопомощи с Пруссией в случае нападения на одну из сторон союза, который и был заключён 8 июня 1762 года. Окончательный разрыв между супругами произошёл 9 июня. На торжественном обеде в честь ратификации Петербургского мира Екатерина Алексеевна, не вставая, произнесла тост. Генерал Иван Гудович спросил Императрицу, почему она нарушила нормы этикета. Она ответила « императорская фамилия состоит из Петра, её самой и наследника Павла. Следовательно, вставать в присутствии императора она не обязана ».

ЕкатеринаII на балконе Зимнего дворца. Неизвестный художник.

Петр Федорович был разъярён. В присутствии гостей он назвал свою жену дурой. Правитель же всё свёл к тому, что глупую женщину слушать не стоит « она может сболтнуть всё, что угодно ». После обеда Пётр решил наказать свою жену и отдал приказ об аресте. Принц Георг Голштинский отговорил его совершать столь резкий поступок, который мог вызывать падение престижа России. Екатерина осталась на свободе. Через 3 дня Петр III уехал в Ораниенбаум. Он планировал отдохнуть до конца месяца, а после отправиться на войну с Данией за возвращение Шлезвига. 28 июня в Петергоф прибыл Император Пётр Федорович. Был запланирован торжественный обед с супругой. Но он не нашёл свою жену в дворце Монплезир. В сопровождении Алексея Орлова она ещё утром бежала в Петербург. Капитан Орлов утром явился в её спальню и разбудил словами: « Пора вставать матушка! Всё готово ». Екатерина Алексеевна, переодевшись в мужское платье приняла присягу у лейб-гвардии. Затем в Зимнем дворце собрались все высшие чиновники сторонники Екатерины. Видя, что гвардия за императрицу, они немедленно присягнули ей на верность. Вечером Пётр в сопровождении свиты отплыл в Кронштадт. Но туда к этому времени уже прибыл адмирал Иван Талызин. Сторонник Екатерины. Он быстро убедил флотских офицеров, что дело Петра III проиграно, и флот присягнул новой императрице. Фрегат, на котором прибыл Петр был встречен выстрелом из пушки Кронштадта, а моряки кричали что для них не существует никакого императора, есть только Императрица Екатерина. Она во главе всех частей гвардии, Астраханского, Воронежского и Ингерманландского армейских пехотных полков, а также Слободского гусарского полка выступила в «поход» на Петергоф. Сенату отправили указ: « Господа сенаторы! Я теперь выхожу с войском, чтобы утвердить и обнадёжить престол ». Днём 29 июня Пётр совсем пал духом и решил прекратить борьбу за власть. Он отправил к Екатерине генерала Михаила Измайлова с предложением принять отречение от престола. Екатерина сразу же согласилась. В полдень отречение подписали, документ принял Григорий Орлов. Петра Федоровича арестовали и увезли в Петергоф. Спустя неделю его не стало. Вот выписка из письма Алексея Орлова от 6 июля 1762 года, в котором он сообщил императрице: «…Матушка – его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя! Но, Государыня, совершилась беда. Он заспорил за столом с князь Федором Барятинским; не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единаго виноваты, достойны казни ».

Под началом Алексея Орлова тогда в Ропше находились камергер Федор Барятинский, преображенцы: капитан Петр Пассек, поручик Михаил Баскаков и поручик Евграф Чертков. Кроме того, в распоряжении Алексея был вахмистр конногвардеец Григорий Потемкин. 2 июля Алексей Орлов писал Екатерине: « Матушка милостивая Государыня здраствовать вам мы все желаем несчетные годы. Мы теперь по отпуске сего письма и со всею командою благополучны, толко урод наш очень занемог и схватила ево нечаянная колика. И я опасен, штоб он сиводнишную ночь не умер, а болше опасаюсь, штоб не ожил. Первая опасность для того, што он всио здор гаварит и нам ето несколко весело, а другая опасность, што он дествително для нас всех опасен для тово, што он иногда так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть ». 3 июля « урод » не умер, но и не ожил. Ему становилось все хуже, и наконец Алексей Орлов испугался по-настоящему. Свергнутый император готовился отдать Богу душу на его руках, а рядом не было ни врача, ни хотя бы человека, готового подтвердить, что не караульные извели августейшего арестанта. Утром Орлов написал Екатерине тревожное письмо: « Матушка наша милостивая государыня. Не знаю, што теперь начать, боюсь гнева от вашего величества, штоб вы чево на нас неистоваго подумать не изволили и штоб мы не были притчиною смерти злодея вашего и всеи России, также и закона нашего. А теперь и тот приставленной к нему для услуги лакей Маслов занемог. А он сам теперь так болен што не думаю штоб он дожил до вечера и почти совсем уже в беспаметстве, о чем уже и вся команда здешнея знает и молит бога штоб он скореи с наших рук убрался. А оной же Маслов и посланной офицер может вашему величеству донесть в каком он состоянии теперь ежели вы обо мне усумнится изволите. Писал сие раб ваш». Скорее всего Пётр умер 3 июля, это число прямо названо у Петра Шумахера, чья версия в настоящий момент вызывает наибольшее доверие специалистов: « Удушение произошло вскоре после увоза Маслова – это следует из того, что как придворный хирург Людерс, так и отправленный в тот же день в Ропшу придворный хирург Паульсен застали императора уже мертвым. Стоит заметить, что Паульсен поехал в Ропшу не с лекарствами, а с инструментами и предметами, необходимыми для вскрытия и бальзамирования мертвого тела, вследствие чего в Петербурге все точно знали, что именно там произошло». Намного позже французский поверенный в делах Франсуа-Мари Дюран де Дистроф донес в Париж из Австрии: « Без какого-либо побуждения с чьей-либо стороны граф Алексей Орлов по собственному желанию не раз вспоминал об ужасной кончине Петра III. Он говорил, сколь жаль ему такого доброго человека, с коим принужден он был совершить требовавшееся от него. Сему генералу, обладающему чрезвычайной телесной силой, поручили удавить государя, и теперь, судя по всему, его преследуют угрызения совести».