Людмила Палатова - Во времена перемен

Теперешнее поколение, выросшее рядом со стиральными машинами и прочей бытовой техникой, не может себе представить, чем была стирка в 20м веке в российской глубинке. Впрочем, она и теперь там такой остается. В домах без водопровода воду надо было наносить в двух ведрах на коромысле из колонки не меньше, чем за квартал от дома. Ее надо было согреть на печке или на керосинке, отстирать руками белье хозяйственным мылом, а потом вынести помои во двор, хорошо, если с первого этажа. Полоскать белье приходилось в речке, зимой в проруби в ледяной воде, да и из колонки было не теплее. Для отбеливания замачивали простыни в растворе марганцовки, подсинивали. Стирка превращалась в целую эпопею. Недаром наши работяги летом спали в дровяниках на сенниках или старых матрасах, чтобы не пачкать лишний раз постель.

За водой ходили к специальным бревенчатым будкам, где помещались колонки и сидели старухи. Увидев человека с коромыслом, они выдвигали деревянный лоток, куда надо было положить копейку – плату за «дружок» (два ведра), после чего включался насос внутри избушки, и ведра наполнялись водой. Другие монеты принимались со скандалом. Будки были главным топографическим ориентиром для детей. Ходили гулять по улице «до поводы» или «на обокружку» (вокруг квартала). Проезжая часть улиц была немощеной. После машины или телеги долго стояла густая пыль. Тротуары покрывали дощатым настилом. Дерево в нашем климате быстро гниет, и возникала опасность сломать лодыжки или получить оторвавшимся концом настила в лоб. Особенные сложности начинались при попытке попасть во двор. В калитке зимой всегда была ледяная горка – нести ведра на коромысле, не расплескав, не удавалось, особенно на повороте. Вода сразу замерзала. А после и без ведер пешеходы выделывали такие замысловатые антраша, что позавидовали бы наши балерины. Чаще мы все-таки падали. Летом тоже бывали проблемы. Моя одноклассница, Вера Колокольцева, жила в доме, который стоял на месте теперешней Эспланады. Там до морозов во дворе стояла огромная лужа. Через нее все население переправлялось на корыте, которым часто с удовольствием управляли ребятишки.

Туалет представлял собой «скворечник» с «очком» или несколькими в дальнем углу двора. Хуже было, если он был пристроен к дому, п.ч. содержимое выгребной ямы пропитывало подвал и нижний этаж, а ассенизаторы, или как их называли, «золотари», появлялись весьма редко.

Продукты в холодное время хранились за окном в подвешенном на веревочке состоянии, откуда их нередко экспроприировали как ловкие сограждане, так и коты. У моих друзей рыжий Марсик регулярно приносил домой колбасу или рыбу, и хозяйка ходила по квартирам с вопросом: «чье?» В частных домах, а у нас в подвале сарая, были ледники, куда еще в марте набивали и утрамбовывали влажный снег. Холод сохранялся почти все лето. Мы, готовясь к экзаменам у нас дома группой, лакомились квашеной капустой с ледника. Готовить ее большой мастерицей была моя мама.

На заднем дворе у нас стоял небольшой двухэтажный флигель, принадлежавший пожилой женщине–врачу Агафье Павловне с мужем и двумя детьми, Ниной и Сашей Никитиными. Дом не национализировали. Его окружал сад, казавшийся мне большим. В саду было много цветов и очень красивый с деревянной резьбой колодец, которым пользовались для полива, но он был уже очень ветхим. Ребята любили в нем прятаться во время игры, несмотря на строжайшие запреты. Сразу была видна разница между личной и общественной собственностью. Наш двор был вытоптан и представлял собой унылый плац, огороженный дровяниками. Эти строения были многофункциональными. В них спали летом, в войну держали живность, устраивали мастерские, дети держали там кукольные домики («клетки»), на их крышах загорали летом и прыгали с них в сугробы зимой. Эта забава была небезобидной. В пятом классе мы хоронили нашего товарища Толю Васильева. Он был эвакуирован без родителей с знакомыми семьи. Во время прыжков с крыши он напоролся на острый кол и умер после операции через двое суток. Это была первая смерть сверстника, которую мы очень тяжело пережили.

Наш дом был типичной коммуналкой. У соседей была общая кухня, которой перестали пользоваться из-за одной жилички, неистощимой на пакости. Она и сумела выжить всех. Готовили у себя в комнатах на керосинках и примусах, а зимой в голландских печках. Коммуналки описаны и в прозе, и в стихах многократно. Однако, нет в природе ничего абсолютно плохого или хорошего. Так и в человеческом обществе. Была определенная польза и от такого способа существования. Женщины, особенно в войну и после, вынуждены были работать. Многие остались военными вдовами. Появились матери-одиночки, что после колоссальных людских потерь прямо поощрялось государством. Перед родами и после полагалось по 2 месяца декретного отпуска, а там на – службу. Уволиться с работы было невозможно.

Маму, например, отпустили только тогда, когда она вышла на инвалидность, заработав гипертонию и язву двенадцатиперстной кишки. Дети подолгу оставались одни. Из школы малыши приходили с ключом от квартиры на шее. Могли потерять, часто не могли открыть дверь. Дома – никого. Суп, если есть, холодный. Разжечь керосинку для ребенка задача непростая, даже опасная, затопить печку – еще сложнее. Вот тут на помощь всегда придет тетя Катя Соловьева. Она поможет согреть еду, а когда и своего супа нальет, велит уроки сделать и гулять отправит.

Однажды во дворе собрались чуть не все жильцы. В окне второго этажа сидели, плотно прижавшись друг к другу, двое ребятишек четырех и шести лет, Галя и Юра Глушковы, которых мама закрыла на замок, уходя на работу. Они отчаянно кричали: «Спасите нас! Там мышка, самделишная, шерстяная и с хвостиком!». Народ серьезно перепугался – ребята могли выпасть из окна, а как было успокоить? Насилу уговорили и караулили, пока мама не пришла.

Не помню случая, чтобы наша тетя Катя не принесла тарелку стряпни, когда она заводила тесто. А в Перми «пустую тарелку ворочать» не полагалось, так что обратно ее несли тоже с чем-нибудь съестным. Двор был интернациональным: русские, евреи, татары. По праздникам делились и национальными кушаньями. Правда, долгое время, пока действовал запрет на многие даты, не было видно ни куличей, ни мацы.

И еще важная деталь – ребячьи игры. Каждый вечер дети всех возрастов выходили во двор. Зимой санки, ледяная горка «катушка», лыжи, снежная баба. Катки во дворах заливали редко. Мальчишки на «снегурках», прикрученных веревкой к валенкам, предпочитали цепляться крючьями за проезжавшие грузовики-полуторки. Это было опасно, были серьезные травмы, однако запреты и ругань никого не останавливали, как и катание на «колбасе» позади трамвайного вагона.