Олег Яковлев - Мстислав, сын Мономаха

Поздним вечером в дверь дома боярина Климы раздался негромкий стук. Слуги отперли тяжёлые замки, отомкнули засовы, и в сени вошёл высокий смуглый человек лет тридцати пяти с тонкими усами, загнутыми вниз и спускающимися до подбородка, чуть раскосыми глазами – наверное, в числе предков его были жители степей, – и без бороды. На шее незваного гостя, худой и непомерно длинной, резко выдавался острый кадык. Одет пришелец был в довольно скромный дорожный тулуп, кафтан из простого сукна, обычные поршни [48] Поршни – вид кожаной обуви, короткие сапоги без каблука. без всякого узора и шапку из заячьего меха. Единственное, что бросалось в глаза – на каждом пальце незнакомца сверкали золотые перстни с драгоценными каменьями. На поясе его висела сабля, рукоять которой украшал большой, величиной почти с голубиное яйцо, кроваво-красный рубин.

Зайдя в дом, гость, как и полагалось, осенил себя крестом, после чего потребовал немедля позвать боярина.

Клима уже лёг было спать, когда ему внезапно доложили о приходе этого странного человека. Взяв в руку толстую свечу, он поспешил в сени, недоумевая, кто это пришёл вдруг к нему в столь поздний час.

Увидев нежданного гостя, Клима с тревогой вопросительно воззрился на него.

– Гляжу, Клима, обосновался ты здесь крепко, – промолвил пришелец, кривя уста в полной презрения ядовитой усмешке.

– Что за глас знакомый? – пробормотал Клима, хмуря чело. – Где слыхал? Ужель…

Он вскинул голову, вздрогнул, испуганно вскрикнул и едва не выронил из десницы свечу.

– Не признал меня, друже. Обижаешь, хозяин. Ведь дружки мы с тобою были – не разлей вода. Помнишь поход на ляхов? А ослепленье Василька Ростиславича? Да, славно послужили мы нашему князю, свет-Давид Игоревичу. Так славно, что я ныне в Киеве обретаюсь, а ты аж до Новгорода добежал, – глухо рассмеялся гость.

– Туряк? – всё ещё не веря своим глазам и ушам, спросил Клима. – Господи, да как же… Как ты здесь? Уж я мыслил, тебя и в живых-то нету.

– Хватит, боярин! – резко, властным голосом перебил Климу Туряк. – В горницу веди, нечего в сенях торчать!

– Что ж, пойдём, пойдём. – Клима жестом пригласил гостя следовать за собой.

Развалившись на обитой бархатом скамье у стены, Туряк снова рассмеялся и с издёвкой заметил:

– Гляжу я, слаб памятью стал ты, Клима. Помнишь тот совет во Владимире у князя Давида Игоревича? Ростиславичи обступили тогда город со всех сторон, и Володарь велел нашему князю выдать тех, кто сговаривал ослепить Василька. Боярский совет был, и старцы назвали меня, Василия и Лазаря. Ведаю, как ты меня чернил. Зато никто не прознал, что ты, ты первым мысль об ослеплении подал! А уж потом мы с Лазарем да Васильем ко князю Давиду ходили. Али позабыл? Позабыл, как трясся за свою шкуру на том совете, как меня, друга своего, предать измыслил?! Иуда! – Туряк внезапно вскочил со скамьи, схватил Климу за грудки и притянул к себе. – Василий и Лазарь ни при чём были, а их покарали, выдали Володарю, и он повесить их велел на древе и стрелами калёными расстрелять. Меня же князь Давид спас. Упредил вовремя, коней дал, за то спаси его Бог. А ты, ты бы отдал меня Володарю, отдал бы!

Он с отвращением швырнул Климу на пол. Маленький боярин поднялся, отряхнулся и, с опаской глядя на разгневанного Туряка, быстро, скороговоркой заговорил:

– Напрасно обиду держишь. Князя Давида я тогда надоумил коней тебе дать. Иначе не миновал бы ты погибели. А сам я в то же лето в Новгород бежал, се верно. Подале от Ростиславичей, от войн. Служу с той поры князю Мстиславу.

– Ну и дурак, что служишь! – презрительно осклабился Туряк. – А я вот теперь Святополков боярин. Привет тебе шлют великий князь и тысяцкий [49] Тысяцкий – на Руси должностное лицо в городской администрации. В обязанности тысяцкого входило формирование ополчения во время войны. Путята.

– Так ты что ж, прямо из Киева, что ль?

– Из него самого. Но о сём – никому ни слова. Скажешь – убью! – Туряк угрожающе положил руку на эфес сабли. – А теперь слушай. Мстиславка слишком много о себе возомнил. В Новгороде засел, будто у себя дома. А Новгород меж тем – князя Святополка вотчина. Его отец сей землёю володел, Мстиславку же великим лукавством Мономах сюда посадил.

– Не уразумел, к чему клонишь, – удивлённо приподнял брови Клима.

– А ты помысли. Мстиславке довольно в Новгороде сидеть. Ты – боярин, у тебя своих людей здесь много. Учини в городе смуту. Чтоб толпа на толпу. С убиеньем пущай даже. Хоть и грех се, зато от большего греха люд убережём. А после пущай рекут людишки твои, будто смута вся сия от Мстиславки идёт, будто его тиуны [50] Тиун – сборщик дани. народ грабят, разор повсюду чинят, людинов кабалят. Вот, мол, аще б князь Святополк своего сына нам дал, то зажили б по-иному совсем. Уразумел?

– Не, Туряк, не будет тако. Я – своему князю служу, ты – своему. И на том… – начал было Клима, но Туряк, снова злобно осклабившись, перебил его.

– А не содеешь, как велено, – грозно изрёк он, – все узнают об ослеплении Василька правду! И ромеем тем не отбрехаешься! Князь Мстислав – не дурак, выдаст тебя Ростиславичам. Суд над тобой учинят, очи выжгут, в поруб засадят, будешь гнить там до скончания дней! Подумай, Клима, крепко подумай.

Он круто повернулся и, не глядя более на хозяина, вышел из горницы.

Не спалось в безлунную тёмную ночь боярину Климе. Как уж, вертелся он с боку на бок под тёплым беличьим одеялом. То прошибал пот, становилось нестерпимо жарко, то предательской змейкой пронизывал всё тело холод. И мысли лезли на ум какие-то дикие, леденящие душу. Забылся, наконец, боярин беспокойным сном, но вдруг выплыло перед его глазами как наяву окровавленное страшное лицо князя Василька. Пустые глазницы, превратившиеся в гнойные язвы, запёкшаяся кровь под бровями, шрам через щеку – Клима отчаянно закричал и… проснулся, переводя дыхание. Кружка холодного кваса понемногу привела его в чувство. Отдышавшись, боярин снова лёг. Но нет, никак не шёл к нему сон, душу наполняли, вспыхивая багряными сполохами, воспоминания. Позабытые за чередой лет события мчались перед ним стремительным потоком, так ясно, будто были вчера.

…Совсем молодым привела судьба Климу во Владимир-Волынский. В ту пору сидел там на княжении Давид Игоревич, двоюродный брат отца Мстислава, князя Владимира Мономаха. Оборотист и пронырлив был Клима, быстро сумел он войти ко князю в доверие. Во многом помог ему Туряк – один из ближних к Давиду волынских бояр. Был Туряк правою рукою князя, ходила о нём в народе недобрая лихая молва – из-за лесных угодий за речкой Турьей погубил он своего соседа, старого боярина.