Олег Яковлев - Мстислав, сын Мономаха

Кто-то налетел на Туряка, хватил его по голове саблей, но боярин успел увернуться, и лишь скользнуло смертоносное оружие по шелому, лязгнула сталь по стали; кого-то Туряк рубанул наотмашь, от души, а потом он словно очнулся ото сна, перевёл дух и понял, что сидит уже не на коне, но на земле, а сражающиеся ускакали куда-то в сторону. Рядом с боярином корчился в предсмертных судорогах торок – не свой, чужой, – хрипел что-то неразборчивое, непонятное, изо рта его хлестала кровь.

Туряк встал и осмотрелся. Вдали, возле небольшой рощицы двое торков волокли по земле опутанного арканами пленника. К Туряку на взмыленном скакуне подъехал обрадованный Азгулуй.

– Попался, разбойник! – воскликнул он, указывая на полоняника.

Торки с арканами остановились перед ханом, спешились и подняли на ноги облепленного комьями грязи могучего высокорослого человека средних лет. Очи пленника пылали яростью, рот его был аж перекошен от лютой злобы.

– Помесь шакала и свиньи! – Азгулуй выхватил из ножен саблю. – Заплатишь головой за пролитую кровь! Изменник! С кипчаками [99] Кипчаки – самоназвание половцев. снюхался, с Боняком Шелудивым, сыном собаки! Брод ему на Роси показал! Да падёт за это меч на твою голову!

– Постой, хан, не кипятись, – остановил его Туряк. – Мыслю, нет славы тебе пленника убивать. Пошлём его в Киев, ко князю Святополку. Пусть он и вершит над ним суд праведный. Уж князь, верно, не позабудет, кто татя сего полонил, в милости нам с тобой не откажет.

Азгулуй насупился, долго молчал, но в конце концов, тяжело вздохнув, согласился:

– Ты прав, боярин. В Киев отвезём Метагая.

Туряк улыбнулся. Что ж, Бог, кажется, смилостивился и послал ему утешение, надежду.

В груди боярина радостно заклокотало сердце. Может, место посадника в Турове или в Пинске и княжья сестра вовсе не потеряны для него навсегда? Как знать?

На обратном пути в Торческ Азгулуй спросил Туряка:

– Скажи, боярин, из каких мест род твой? Говоришь по-нашему хорошо, и лицом на нас похож, и имя у тебя как наше.

Туряк усмехнулся:

– Да нет, хан. С Волыни я. А имя – оно от Турьи, речка такая близ Луцка [100] Луцк – город на Волыни, на реке Стырь. есть. Волость моя родовая там.

На том разговор и кончился. Молча ехали они по степи, глядя на алеющую на западе вечернюю зарю. Заканчивался трудный, тяжёлый, но принёсший удачу день. Сколько таких дней будет у них здесь, на степном пограничье? Наверное, немало. Немало будет и обид, и досад, и пролитой крови. Вечное противоборство Руси и Степи, вечные стычки, вечные опасности – таков удел тех, кого забросила судьба на многострадальную землю Поросья.

Огромный медведь, губастый, ярый, с клочьями обвислой шерсти и ранами от собачьих клыков, вырвался из чащи леса на край густо поросшего малинником неглубокого оврага и набросился на Мстислава столь неожиданно, что не успел князь сообразить, что к чему. Рука как будто сама собой выставила навстречу бешено ревущему зверю копьё-рогатину, но было уже поздно. Древко переломилось пополам, а спустя мгновение страшный удар медвежьей лапы пришёлся Мстиславу в живот, порвав кольца доспеха и нижнюю рубаху. Больше он ничего не помнил. Резкая дикая боль сковала мускулы, он падал куда-то вниз, от боли невозможно было вздохнуть. Перед глазами возникли некие странные тёмно-красные полосы, но затем и они исчезли. Окутал Мстислава непроницаемый мрак, порой его охватывала жгучая нестерпимая боль, он стонал, не понимая, что же происходит, и опять проваливался в зияющую бездну, в пропасть, из которой не было никакого пути. Да, славная получилась на этот раз охота!

Много позже вдруг возник перед Мстиславом сухонький сгорбленный седобородый старец. Внимательно, с видимым участием смотрел он на раненого молодого князя, шептал что-то, потом достал из дорожной сумы туески и жбанчики, стал вынимать коренья, порошки, мази, принялся прикладывать их к Мстиславовым ранам, натирать мазями, приговаривая:

– Охранил тебя, княже, Господь от гибели в когтях дикого зверя! Не настал ещё час твой, не пробил! Всё в руках Всевышнего: и жизнь малого, и жизнь великого! Одолеешь когда болести свои – не забудь, восхвали Господа! Ну и меня не забудь помянуть в молитвах!

Боль в животе постепенно стала стихать. Словно одними прикосновениями дланей своих старик излечивал, укрощал доселе нестерпимое жжение. Но вот старец исчез в одно мгновение, так же внезапно, как и явился. Мстислав открыл глаза. Первое, что он увидел перед собой, был белый оштукатуренный потолок палаты городищенского терема. Он попытался приподняться, но тотчас повалился обратно на обитую бархатом и сукном широкую лавку. Не было сил, и снова возникла боль, правда, не такая острая и резкая, как раньше.

– Лежи тихо! – услышал Мстислав шёпот матери.

Княгиня Гида, в чёрном повойнике на голове, склонилась над сыном.

На Мстислава уставились красные, воспалённые от бессонных ночей, полные беспокойства материнские глаза.

– Наконец ты пришёл в себя. Думаю, опасность для твоей жизни миновала. Слава Христу!

Гида размашисто положила крест, затем перекрестила и своего болящего первенца.

Она села на стульчик возле лавки. Мстислав начал было говорить:

– Здорово ж меня медведь подрал!..

Мать решительно оборвала его:

– Молчи покуда! Нельзя тебе много говорить. Кровь пойти может. И не поворачивайся, на спине лежи!

Всё же Мстислав рассказал ей о своём видении.

– Это святой целитель Пантелеймон! Он тебя вылечил, сын, – заметила Гида. – Не напрасно молилась я дни и ночи. Внял Господь!

Позже, когда Мстислав начал уже понемногу вставать с постели и ходить, узнал он, что от удара медвежьей лапы у него выворотило наружу все кишки. Воистину, случилось чудо, что он остался жив.

«Нет, хватит с меня сих охот! Вот так погибнуть глупо! – простучала в голове мысль. – Бог послал мне знак, предупрежденье, дал понять: не стоит разменивать жизнь на дела мелкие. Уберёг он меня, сохранил для дел больших».

Потом Христина рассказала ему:

– Мать твоя, она тебя выходила. Ни я и никто другой не смог бы. Сама она тебе живот зашивала, сама внутренности укладывала. Говорила, не раз приходилось раненых исцелять. Твёрдая она, твоя мать. Я бы такой матерью гордилась!

Упав в горнице перед Гидой на колени, князь растрогался и разрыдался.

– Не меня благодари, но Бога. И Пантелеймона-целителя. Я что?! – Гида грустно усмехнулась. – Женщина земная суть.

Мстислав расцеловал сухонькие маленькие материнские руки, все в голубых прожилках. Что бы там она ни говорила, а вот они, руки эти, и спасли ему жизнь.

Поперёк живота у него теперь протянулся глубокий багровый шрам, надвое разрезавший пуп. По обе стороны от него пролегли несколько шрамов поменьше – то были следы от медвежьих когтей.