Виктор Кустов - Новеллы Пятигорья. Знаменитые люди на Водах

Горько было узнать, что брат Пушкина Лев Сергеевич, который служил в этих местах, ничем особо не выделяется и похож на множество остальных офицеров, предаваясь пустому времяпрепровождению. Белинский сделал вывод, что тот «пустейший человек» и ему стало почему-то обидно за Александра Сергеевича, который, если бы был жив, несомненно подействовал бы на брата благотворно.

Нежданно-негаданно столкнулся здесь с генералом Скобелевым, о котором пару лет назад нелестно было написано в «Молве» – газете, которую, как и «Телескоп», издавал Надеждин, и Виссарион в то время имел к ней отношение.

Скобелев был известным и уважаемым человеком. Ему было уже под шестьдесят лет, его мундир украшало немало орденов. В четырнадцать лет он начал служить солдатом в Оренбургском полевом батальоне, затем в Уфимском мушкетёрском стал офицером. Воевал против Наполеона в Европе, за что получил золотую шпагу «За храбрость», а также первый орден. В Болгарии воевал против турок и снова был награждён орденом. В 1810 году капитаном ушёл в отставку по ранению, но спустя два года во время Отечественной войны был старшим адъютантом Кутузова. И опять же был награждён двумя орденами, в том числе и Георгия. Потом стал генерал-майором и генерал-лейтенантом, воевал в Польше, потерял руку и получил ещё одного Георгия…

А ещё Иван Никитич Скобелев писал рассказы под псевдонимом «Русский инвалид» и пьесы, которые не без успеха шли в театрах… Но писал он, с точки зрения Белинского, плохо, его произведения не стоили никакого внимания критика, хотя и пользовались интересом у читателей. Статья была, собственно, об этом. Но прежде они не были знакомы.

Генерал сам подошёл к нему и привычно громким голосом спросил:

– Вы господин Белинский?

– Я. С кем имею честь?

– Генерал-лейтенант Скобелев. Тот самый, о котором вы написали в вашей газете… Я давно желал с вами познакомиться. Читал ваши статьи, в них есть здравые мысли… Но за что же вы меня так разругали?

– Позвольте, но если речь идёт о той давней заметке, то в ней всё было вполне пристойно. К тому же не я её писал.

– Как же не вы?.. Надеждин был у меня, просил извинения и сказал мне, что это написали вы. И хорошо, что он извинился передо мною, а то ему было бы худо: я хотел жаловаться императору… Если же писали не вы, это меняет дело. Хотя надо бы тогда, чтобы автор был обозначен, а так ведь я всё это время был уверен, что писали вы. Так кто же тогда написал?

– Он не просил меня держать его имя в тайне, поэтому назову: это писал Селивановский… Но я не отказываюсь от того, что от меня зависело, поставить её в газету или нет. И если я её поставил, хорошо это или дурно с вашей точки зрения, но я это сделал и тоже несу ответственность…

Генерал окинул Белинского изучающим взглядом, каким, наверное, оглядывал своих провинившихся офицеров, размышляя, какую меру наказания им назначить за проступок.

– Нехорошо, братец, быть таким заносчивым: Греч мне сказал о тебе, что ты голова редкая, ум светлый, перо отличное, но что дерзок и ругаешься на чём свет стоит… Вижу, так и есть. Но, братец, теперь уж я буду ругать Надеждина, вот ведь не сказал правды, а я тебя костерил напрасно… Ладно, не обижайся.

И действительно отпустил крепкое ругательство в адрес отсутствующего Надеждина.

Ругайте, подумал про себя Белинский, который теперь уже окончательно разочаровался в издателе, с которым давно уже расходился во взглядах на понимание порядочности и честности и вот теперь ещё раз убедился, какой это лживый человек.

Генерал первым протянул руку, и Белинский, помедлив, подал свою.

Рукопожатие генерала было крепким и явно примиряющим.

Так проходят похожие дни: ванны, прогулки, обмен колкостями с Ефремовым, написание писем друзьям и встречи с новыми знакомыми. Здесь уже есть свой круг любителей литературы из приезжих отдыхающих и местной интеллигенции. Все люди гостеприимные и общительные, и они с Ефремовым быстро сошлись с ними.

Часто Белинский бывает у Николая Михайловича Сатина. И в очередное посещение хозяин познакомил Белинского с Лермонтовым, о котором тот наслышан, но не знаком лично. Обменявшись комплиментами по поводу того, что каждый читал – Лермонтов отметил его статьи, а Белинский – стихотворение «На смерть поэта», из-за которого тот и был сюда сослан – вспомнили о родных местах, оба ведь земляки и даже очень близкие – оба из Чембара. Перебрали знакомых, поделившись последними новостями, что знали о них.

Сатин наблюдал за ними со стороны и поражался, насколько земляки непохожи. Разница между ними всего три года, но Белинский выглядит намного старше: серьёзный, сосредоточенный, явно думающий над каждой фразой и склонный к неторопливому философствованию. Лермонтов же порывист, быстр в движениях и словах, вставляет порой едкие замечания и нелицеприятно характеризует знакомых.

Поговорили о Пушкине: горечь потери их объединила. Белинский посетовал на то, что «Современник» после смерти Пушкина так никто и не решился издавать, Лермонтов желчно заметил, что многие завистники смерти Александра Сергеевича порадовались.

Потом возникла пауза; о пустячках вроде поговорили, о чём ещё говорить – не знали.

На столе Сатина лежал том записок Дидро. Белинский взял его, перелистал…

– Вот немцы, у них вся философия в Гегеле, попробуй её объяснить простому человеку… А французы совсем иная нация… Они способствовали не только появлению Наполеона, но и энциклопедистов, посредством которых дали нам множество новых знаний и новый взгляд на привычное…

– Чего ж такого в них… Слов много порой, а смысла мало…

– Не скажите. У них широк взгляд на всё, они не боятся иметь своё мнение, отличное от мнения других европейцев…

– Отличаться можно и неприличным, – усмехнулся Лермонтов явно демонстрируя своё неуважение к тому, перед чем преклонялся Белинский.

– По -видимому, вы не читали Вольтера, – обиженно произнёс Виссарион, который как раз в это время читал этого французского энциклопедиста и находил в его трудах много созвучных мыслей.

– Ну как же, ежели сама Екатерина без ума была от этого француза и даже называла себя вольтерьянкой и признавалась в том, что её разум и убеждение сформировали именно его труды… А за его рукописи заплатила такую сумму, что хватило бы на приличное содержание всей русской литературы… Вот уж этот трепет перед иноземным, будто у нас нет чему поучиться. Так что довелось читать, чтобы не сочли необразованным или не любящим императрицу, – иронично произнёс Лермонтов.

– Люди находят в его трудах много полезного для себя, – неохотно сказал Белинский, не желая продолжать спор.

– Неужели и вы тоже что-то нашли так далеко от наших родных пензенских мест? – Усмехнулся Лермонтов. – Я думал, вы уже достаточно знаете, чтобы не соблазняться всякой ерундой… Вот уж где нет ничего нового, а только и есть, что любование собой… А знаете ли вы, что я скажу вам о вашем Вольтере: если бы он явился к нам теперь в Чембар, то его ни в одном порядочном доме не взяли бы в гувернёры, – закончил он.