Виктор Кустов - Новеллы Пятигорья. Знаменитые люди на Водах

Взгляни, утешь меня усладой мирных дум,

Степных небес заманчивая Пери!

Во мне грусть тихая сменила бурный шум,

Остался дым от пламенных поверий.

Теперь, томлю ли грусть в волнении людей,

Меня смешит их суетная радость;

Ищу я думою подёрнутых очей;

Люблю речей задумчивую сладость.

Меня тревожит смех дряхлеющих детей,

С усмешкою гляжу на них угрюмой.

Но жизнь моя цветёт улыбкою твоей,

Твой ясный взор с моей сроднился думой.

О Пери! улети со мною в небеса,

В твою отчизну, где всё негой веет,

Где тихо и светло, и времени коса

Пред цветом жизни цепенеет.

Как облако плывёт в иной, прекрасный мир

И тает, просияв вечернею зарёю,

Так полечу и я, растаю весь в эфир

И обовью тебя воздушной пеленою.

– Вам обязательно надо записывать всё, что вы сочиняете, – прервал молчание Сатин.

– Зачем? – произнёс Одоевский.

– Чтобы другие могли насладиться… – горячо поддержал товарища Огарёв. – И надобно издать отдельный том…

– Всё это лишнее, – не согласился Одоевский. – Я вам прочёл, и этого достаточно… И эти звуки останутся в этой ночи, под этим небом…

– Разве вам не хочется, чтобы их гармония доставляла удовольствие как можно большему числу людей? – спросил Сатин.

– Нет, мой друг, это совсем не нужно, – покачал головой князь. – Слово изречённое есть мысль, а разве мы можем заковать в кандалы мысль?.. В Сибири в остроге держали наши тела, но не мысли. Наши мысли были свободны тогда даже, может быть, более, чем сейчас… А все наши мысли приходят от Бога, от Всевышнего, и они принадлежат Ему… И только Ему. От Него приходят и к Нему возвращаются… И Он позволяет слушать изречённое тому, кому это нужно, необходимо для исполнения предназначения… Вот отчего их бессмысленно приковывать к листу бумаги.

– Но ведь именно благодаря этим прикованным мыслям наших предшественников и современников мы образовываемся, постигаем этот подлунный мир, – не согласился Огарёв. – Вы сами впитывали и, я уверен, впитываете и сегодня мысли мудрецов, оставивших свои труды…

– Да, это так, но лишь потому, что я не могу их слушать, – улыбнулся Одоевский. – И если вдруг мои сочинения будут нужны будущим поколениям, они придут к ним. И не обязательно через книжный том… Мы слишком много вообразили о себе… Мы столь мало знаем о мире и о своём предназначении, что не осмеливаемся в этом признаться и тщимся поставить себя вровень с Господом, обманываясь, веря, что сами распоряжаемся своей судьбой, что способны переделать по-своему этот мир. И в этом заблуждаемся. И любая тварь, тот же муравей, выше нас, ибо он не посягает на своё предназначение, на Истину – он частица её…

Сатин хотел что-то возразить, но промолчал.

У Огарёва тоже вертелось на языке возражение: разве можно сравнивать человека с муравьём? И не противоречат ли эти слова поступку Одоевского тогда, в 1825 году?.. Но ночь была так мягка и так растворяла их в себе, сближая со звёздами, с Богом, и он вдруг вспомнил поразивший его случай, отчего-то засевший в памяти, словно имевший важный, пока не разгаданный смысл, и вдруг решил рассказать о нём.

– Я не так давно ходил в гору к гроту. Там сел почитать. Вдруг что-то прошуршало, взглянул: змея вползла в грот. Длинная, красивая по-своему… Вползла, подняла голову и шевелит своим язычком. И вы знаете, я нисколько не испугался, подумал: вот оно, изящество создания Божия… Сидел и верил в провидение…

Он замолчал.

– А что дальше? – спросил после паузы Сатин.

– Прошипела и уползла…

– В этом мире всё сообразно Замыслу, но и непостижимо нашему уму. И наши души принадлежат только Богу. Он один ими распоряжается, отчего всё с нами происходящее нужно воспринимать смиренно, – произнёс Одоевский.

С этим утверждением Огарёв совсем не хотел соглашаться, но и спорить не было никакого желания: звенящая южная ночь вызывала неясное томление, и он лишь посожалел, что завели этот разговор, в голове всё ещё звучали напевные строки услышанного стихотворения, ему всё ещё виделся светлый женский образ, который, явившись на краткий миг, теперь безвозвратно исчезал…

Он попытался вспомнить свои чувства к той Марии, от которой три года назад потерял голову, но вместо этого всё возвращался к нынешней, считавшей его углубление в философию бесполезным занятием; да и прочие его заботы, встречи со знакомыми не вызывали в ней ничего, кроме скуки, отчего и муж становился скучен, и его приятели, и всё, что с ними было связано…

Он вспомнил недавний вечер, когда сидели они втроём, он, Мария и Сатин, у окна их дома, созерцая отходящую от знойного дня улицу, и молчали, не находя общей, интересной всем троим темы. И он чувствовал: лишней здесь была она, им с Сатиным было о чём поговорить, но оба знали, что это не будет интересно ей, и оттого не заводили разговор.

И было душно.

А единственная в Пятигорске шарманка играла где-то малороссийскую мелодию, пронзительно грустную.

И Николай вдруг ясно осознал, что их отношения с Марией не секрет для его товарища и тот сочувствует ему…

Они попрощались в тот вечер с Сатиным, ни слова не сказав друг другу о своём знании неизбежности его будущего расставания с Марией…

– Пойдёмте, уже совсем ночь, – поднялся со скамейки Сатин. -Август здесь самый чувственный месяц.

– Пойдёмте, – согласился Одоевский. – Скоро жизнь разведёт нас по своим дорогам, но эта ночь уже нам не принадлежит…

1

Как же соблазнительна и упоительна свобода! Особенно когда тебе нет двадцати и впереди свершение грандиозных планов, удовлетворение давних и даже тайных желаний, от которых ещё вчера приходилось отказываться в силу множества причин: возраста и положения в обществе, ответственности перед родными и близкими, принятых правил поведения, придуманных обязанностей. Теперь же он свободен поступать так, как посчитает нужным, как захочет.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Славься Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя.