Сергей Андреев-Кривич - Крестьянский сын Михайло Ломоносов

Когда лодка со всего хода ударилась носом о якорное копьё, что-то вдруг хрустнуло. Выйдя быстро на берег, Ирина Семёновна увидела, что верхняя доска, которая полукружьем была заведена под носовую скрепу, отскочила в сторону. В носу зияла дыра.

Ирина Семёновна сильно прижала отошедшую доску, подала её обратно под скобу, вдела на гвозди, с которых доска соскочила, так как отверстия в дереве раздались, проржавев от старых гвоздей. Доска опять держалась, и ничего снаружи видно не было.

«Опасное дело, опасное», — подумала мачеха. Она сообразила, что, если кто-либо, не зная, пойдёт далеко на лодке, а тут вдруг волна поднимется и начнёт сильно трепать и швырять лодку, доска может отскочить. Вода так и хлынет.

Кончив полоскать бельё, Ирина Семёновна тугими жгутами сложила его в таз, поставила таз на плечо и пошла к разбитому невдалеке за песчаным холмом их стану.

«Хорошо, что заметила, — думала мачеха. — Наши-то собирались как будто сегодня ночью на рыбную ловлю. Хорошо, что заметила».

Избоченившись, она ловко и быстро шла по поднимавшейся на пригорок тропинке. Вот уже и стан их виден. Около шалаша пасутся стреноженные лошади. Вон Василий Дорофеевич хлопочет у телеги с высоко поднятыми оглоблями.

Ирина Семёновна села перевести дух, немного занявшийся от быстрой ходьбы.

Передохнув, мачеха снова поставила таз на плечо и пошла. Вдруг она резко остановилась, пораженная пришедшей ей в голову мыслью.

«Михайло-то вовсе один ведь собирался идти на ловлю, Василий занят, — быстро мелькнуло в голове у мачехи. — Один, один, — билась эта мысль у неё в мозгу, — один… Это так…»

На лице Ирины Семёновны изобразилось волнение. К щекам её приливала кровь, и они горели. Вдруг губы мачехи сильно сжались. Она решилась. Ирина Семёновна повернулась и пошла в другую сторону, туда, где виднелся стан их соседей по сенокосу.

Увидев Ирину с тазом на плече, Алёна, её подруга и землячка, удивилась:

— Ты что?

— А так. Ничего. В гости пришла, — она усмехнулась и добавила: — Душу свою испытать. Крепка ли.

— Ох, Ирина, и непонятная же ты!..

— Часом случается — сама себя не понимаю.

Будто вспомнив своё дело, она спросила:

— Да, вот что: нет ли вестей каких из Матигор, от наших?

— Это что ж — сюда, в стан, вести нам слать будут?

— Ах да, да. Я и забыла… В стан… Ну конечно, стан…

— Ты сядь, Ирина. И таз свой сними да поставь на землю.

— Какой такой таз?

— А вот тот, что у тебя на плече…

Ирина Семёновна удивленно посмотрела на таз:

— А… таз… Да, да… Я и забыла…

Вдруг она вскинулась. Резко сбросив таз на землю, она почти закричала:

— Я могла не видеть! Ничего не заметить! Всё бы само собой случилось. А потом, не обязательно же волна по реке пойдёт.

Ирина говорила что-то совсем для Алёны непонятное. «Порченая», — мелькнуло в голове у той. Так Ирину нередко называли за глаза ещё в детстве, удивляясь странности и дикости её нрава.

Ирина Семёновна села. Стали беседовать. Но разговор не клеился. Необычная гостья то замолкала, хмурилась, то вдруг задавала вопрос, а ответа не слушала. И как-то странно она смотрела на склонявшееся к горизонту большое солнце.

— Ночь… Скоро ночь… — некстати сказала Ирина Семёновна.

Алёна все больше и больше удивлялась:

— Не пойму я тебя, мать. Беда, что ль, какая стряслась?

— А ты не во всякую душу старайся заглянуть. Смотри, ненароком испужаешься.

Алёна вздохнула и больше уже ничего не старалась выведать у Ирины.

Когда Михайло к ночи уходил один на рыбную ловлю, мачеха ещё не вернулась в стан.

Когда Ирина Семёновна возвратилась, Василий Дорофеевич встретил её недовольный:

— Где же ты была?

— Дела обдумывала: как жить с тобой будем да поживать, да добра наживать. На то время нужно.

— Добро-то я наживаю.

— Оно мне и досадно.

— И придумала что?

Ирина Семёновна бросила на мужа тёмный, сумрачный взгляд:

— Придумала.

Круто повернувшись к Василию Дорофеевичу, она пошла к телегам. Отойдя, она бросила через плечо:

— У Алёны была. Заговорилась. Ну, вот и задержалась. С детства ведь подруги мы. Есть что вспомнить.

Ночь Ирина Семёновна спала плохо. И, как только развиднелось, она поднялась и пошла к реке.

За частым тальником, густо обсевшим речной берег, Двины видно не было. Быстро пройдя по вившейся среди кустов тропке, Ирина Семёновна вышла к тому месту, где берег обрывом падает к намытой рекой песчаной полосе. Она раздвинула в стороны сизые хлысты тальника. По серой ещё воде Двину била частая подветренная волна.

— Ты что, мать, рано поднялась? — встретил жену только что проснувшийся Василий Дорофеевич. — Что на реку ни свет ни заря ходила?

— А искупаться — по прохладце.

— Будто ране поутру купаться не ходила.

— А вот теперь взяла да и пошла.

Ирина Семёновна вздела на перекладину чайник и медяник с кашей, запалила хворост и села у костра, неподвижно глядя на побежавшее густыми жёлтыми языками пламя.

— Вроде забота у тебя на сердце, Ирина. О чём думаешь?

— О чём? Да вот о том, как это человеку на этом грешном свете да без греха прожить. И стоит ли?

— Вдруг да без греха не до всего дойдёшь? Так?

— Может, и так.

— А тебе всё на высоту хочется?

— Плохо ли?

— Ну, станется, и придумываешь себе грех, который полегче?

— Не так уж чтобы…

— Малых грехов, от которых большая польза, не так уж много…

— И то…

Чайник зафыркал, поднял крышку, из носика в огонь побежала тоненькая водяная струйка. Через некоторое время поспела и каша.

— Без Михайлы, что ли, завтракать будем? — спросил Василий Дорофеевич.

— Без Михайлы? Как хочешь…

Уже и поели и попили, а Михайлы всё не было.

— Припозднился где, — не без думы заметил Василий Дорофеевич. — Припозднился. Да.

— И раньше случалось.

— Пойти к реке поглядеть, — накинув на плечи армяк, Василий Дорофеевич пошёл к Двине.

Волна сильно брала в глубину, закипала лохматым пенным гребнем. К берегу гнали косые, во всю речную ширину валы; подкатив к лежалому береговому песку, они зло вертелись на нём туго скрученными громадными водяными столбами и зашипевшим краем бросали воду всё дальше и дальше.

Василий Дорофеевич зорко вгляделся в разбушевавшуюся реку. Лодки на волнах не видно. Ещё раз хорошенько поглядел Василий Дорофеевич. Ничего. Покачав головой, он сел на вывороченный из земли лохматый от корней пень. За шумом воды он не расслышал, как подошла Ирина Семёновна.

— Что это тебя, Ирина, всё к реке сегодня тянет? — спросил Василий Дорофеевич, когда, обернувшись, увидел стоявшую позади жену. — Двина-то вон, — кивнул он на разбушевавшуюся реку. — А лодчонка у Михайлы не ахти.