Джанет Скеслин Чарльз - Библиотека в Париже

Когда мой дядя перестал посещать мессу, тетя Каро весьма многословно объясняла, что он подхватил грипп или ему понадобилось встретить клиента в Кале, и никому в голову не приходило, что дело здесь нечисто. Когда мы в последний раз все вместе выходили из церкви, маман даже сказала:

– Я рада, что мы только в женской компании.

Я ушла вперед, мечтая уже о десерте.

– Хорошо, что ты этим довольна, – заметила тетя Каро. – Потому что у меня есть кое-какие новости…

В ее голосе послышалось такое раздражение, что я остановилась. Я не стала оглядываться. Я не хотела, чтобы маман обвинила меня в подслушивании.

– Лионель очень отдалился от меня, – продолжила тетя Каро.

– Отдалился?

– Я заподозрила, что у него появился кто-то еще. И когда я спросила, он признался, что у него есть любовница.

– Это обычное дело в нашем мире, – сказала маман. – Меня удивляет лишь то, что он честно в том признался.

Она произнесла это с такой горечью, что я обернулась. Но никто не заметил.

– Ему пришлось… – Глаза тети Каро наполнились слезами. – Он ее обрюхатил. И я подала на развод.

– Развод… – Маман побледнела. – И что мы скажем людям?

Первой мыслью маман всегда было: «Что люди подумают?» Она нервно оглянулась на монсеньора Клемента, стоявшего на церковном крыльце.

– Это все, что ты можешь сказать? – спросила тетя Каро.

– Ты не сможешь посещать мессу!

– Очень жаль, но я ведь смогу читать Священное Писание дома. Идем.

Маман не тронулась с места.

– Ты должна вернуться домой.

– Я надеялась остаться у тебя.

– Ты должна вернуться в свою квартиру.

– Не могу. Лионель перевозит ее туда.

– Это не мое дело.

Было просто ужасно видеть ненавидевшую всякие стычки маман, говорящей такое прямо перед церковью, на глазах Господа и людей. Как могла она быть такой жестокой с родней по плоти и крови?

– Пожалуйста… – заговорила тетя Каро. – Мне не вынести одиночества…

Взгляд маман метнулся в мою сторону. Я ожидала, что она обнимет свою сестру, как обнимала меня, если я падала и обдирала коленку, но маман произнесла:

– Я не хочу, чтобы на моих детей оказывали дурное влияние.

Разведенные были даже хуже падших женщин. Моя матушка верила в то, во что велела ей верить Церковь, но разве не могла она сделать исключение для сестры?

– Мне просто некуда идти, – сказала тетя Каро. – У меня совсем нет денег.

– Пожалуйста, маман, – попросила я.

Но ее лицо лишь стало еще жестче.

– Развод – это грех!

– Но мы ведь можем попросить прощения за этот грех на исповеди, – заметила я.

Когда маман не могла победить с помощью логики, она применяла силу. Схватив мою руку, она потащила меня по улице к дому. Я оглянулась на тетю Каролину. Она смотрела нам вслед, прижимая к груди дрожащую руку.

Когда мы вернулись домой, я сразу бросилась к комнате Реми, но едва схватилась за дверную ручку, как передо мной очутилась маман:

– Не расстраивай брата!

Через несколько дней я спросила о тете Каро, уверенная, что маман смягчится. А она ответила:

– Еще раз упомянешь ее имя – и я выгоню тебя из дома!

Я поверила ей.

Две недели я хранила молчание, или молчание хранило меня. Но наконец, не в силах больше таиться от Реми, я присела на его кровать. Брат был бледен, и я знала, что он измучен непрерывным кашлем, сотрясавшим его тело.

– Из-за этих горчичников ты пахнешь как воскресное жаркое, – поддразнила я его.

– Очень смешно.

– Извини.

Я протянула руку, чтобы растрепать ему волосы. Если он позволит, значит простил мою шутку. Если нет – значит все еще сердится.

Он позволил.

– Тебе лучше?

– Вообще-то, нет.

– Ох…

Я не осмеливалась рассказать, ведь маман предупредила, что нельзя огорчать Реми. Мы с родителями жили в страхе перед рецидивом болезни. Мы разговаривали шепотом, когда думали, что Реми спит, мимо его комнаты проходили на цыпочках…

А в чем дело? – почувствовала я его вопрос.

Ни в чем , – ответила я.

Расскажи , – настаивал Реми.

Да, иногда мы общались именно так.

Он внимательно слушал, пока я выплескивала свою боль. Я верила, что любовь нашей матушки льется независимо от условий, а она вдруг ее выключила, как водопроводный кран. И что теперь будет с нашей тетей?

– Маман говорила, что тетя Каро хотела вернуться в Макон, – медленно произнес Реми.

Я вскинула голову. Хотела?..

– Тогда почему она не попрощалась с нами? – возразила я. – Почему не пишет?

И на этот раз у моего болтливого братца не нашлось ответа.

– Ты предпочитаешь верить в то, что тебя устраивает, а не в то, что есть на самом деле, – обвиняюще заявила я.

– Ты, должно быть, чего-то не поняла. Маман не может быть настолько жестокой.

Его отказ верить мне был таким же угнетающим, как отказ нашей матери от родной сестры.

– Тебя там не было, – сказала я. – Изображал больного, как всегда.

Реми покраснел. Он сел и открыл рот. Я напряглась, ожидая, что он меня стукнет. Но брат зашелся тяжелым кашлем, на его губах появилась кровь. Растерявшись, я протянула ему свой носовой платок и стала гладить по спине, и все мысли о том, чтобы победить в споре, вылетели из моей головы.

Два месяца спустя Реми снова стал ходить на мессу. Как и маман, он с нежностью опускался на колени перед распятием, убежденный в том, что лишь вера помогла ему одолеть болезнь. Я позволяла ему верить в то, в чем он нуждался. Я уже научилась тому, что любовь не обладает терпением, любовь не обладает добротой. Она зависит от обстоятельств. Самые близкие люди могут повернуться к тебе спиной, распрощавшись из-за того, что выглядело чистой ерундой. И тебе придется тогда полагаться лишь на себя.

Моя страсть к чтению росла – книги никогда не предавали. И пока Реми тратил карманные деньги на сладости, я свои сберегала. Брат был шутом в классе, я добилась первого места в выпуске. Когда его друзья приглашали меня куда-нибудь, я отказывалась. Любовь меня не интересовала. Я должна была получить профессию, найти работу и копить деньги, чтобы тогда, когда случится неизбежное, обойтись своими силами.

С туманом в глазах после беспокойной ночи я старалась, как могла, помогать читателям. У папа́ была любовница, Реми каждую свободную секунду проводил с Битси, а Поль так и не вернулся, чтобы повидаться со мной. Я остановилась у стола абонемента, надеясь, что у Бориса найдется книга для меня.

– Вы сегодня бледноваты. – Он протянул мне 891.73. – Идите в «Загробную жизнь», там вас никто не побеспокоит.

Прижимая к груди томик Чехова, я ускользнула вверх по лестнице, мимо ученых на втором этаже, которые не замечали, что уже наступила весна, на безмятежный третий этаж, где хранились книги, которые нам очень редко приходилось выдавать, – в «Загробную жизнь».