Валерий Горелов - Вразумление красным и комфорт проживания

Я собрался умереть, не дожив до трех лет. Уже известны были симптомы детской смертности, они были страшные: судороги и удушье. А я – слабый от рождения, худой, пузатый и кривоногий. В ту февральскую ночь у меня начались судороги. Отец был пьян. Мать со мной на руках выскочила в коридор барака и начала истошно кричать. И помощь пришла. Это был очень странный жилец нашего барака. Не старый, но совсем седой, с прямой спиной, дядя Володя. Он ни с кем не общался, не пил, не курил и почти не выходил из своей комнаты. Мать уже понимала, что я не выживу, но он сказал: «У него теперь только один доктор», и завернув меня в одеяло, вышел на крыльцо барака. Метель, снегу по грудь, ночь.

Мне неведомо, как все было, эти два часа во тьме и снегу, но донесли меня живым до сезонного городка – скопища бараков, обитых черным толем с маленькими оконцами. Дверь открыли, на полу мешковина, под ним люк, его подняли. Внизу горели лампадки, и люди славили Христа. Там я был крещен, и крестным моим стал дядя Володя. Он умер, когда мне было пять лет. Вроде, он сильно простыл в ту ночь. Никогда не забуду людей, которые приехали с ним попрощаться, их было очень много. Они казались мне очень большими, потому что были в шляпах и длинных плащах. Эти люди были совсем из другого мира. Моя мама сказала мне подойти к гробу, и я подошел. У изголовья стояла очень красивая женщина. Я посмотрел на нее и сказал, что это мой крестный папа. Она заплакала огромными слезами, и я заплакал. Гроб был красный, и повезли его хоронить, лишь бы не в Кремлевской стене.

***

В тот год Гагарин полетел в космос, но ничего не поменялось. Пить меньше не стали. И даже в тот день пельменей, как на Новый год, не было. Зато сосед бражкой из чайника меня напоил. Отец гонял его потом по улице. Сосед был с соседнего барака, Коля – тезка моего папы. Семья у него была большая, шестеро детей. Он – плотник, маленький, кряжистый и лысый, в любую погоду носил топор за ремнем телогрейки. Нинка – дочь его, моя одноклассница, а сестра ее, Томка, уже во втором классе. С Нинкой мы учили таблицу умножения, сидим на корточках. Дядя Коля пришел с работы, борщ ест, весь красный и потный с холода. По очереди повторяем: «Трижды один – три, трижды два – шесть, трижды три – …?». Нинка губы надула, думает – и никак. «Папа, сколько будет трижды три?» – спрашивает она у дяди Коли. Тот собрал все морщины на лбу и забубнил себе под нос, потом прыг с табуретки и на нас с Нинкой: «Что, сопляки, отца учить вздумали?!» – и погнал нас по коридору.

А солнышко встало утром и согрело всех одинаково – и праведников, и грешников. Слава солнышку!

Домик был старый и ветхий, отец, когда не пил, всегда что-то ремонтировал. Мама землю ковыряла, картошка мелкая, капуста- черноножка. Хорошо рос только мак, зимой его огромные головы гремели на ветру, выглядывая из сугробов, как пришельцы. А малина под всеми заборами плелась мелкая, но удивительно сладкая и ароматная. В доме я понял, какой у меня любимый цвет. До конца июня снег, потом все грязно-серого цвета и туманы. Но чудо появлялось каждый год – это сорный иван-чай. В его розовом цвету была моя и поэзия, и музыка. А потом – желтые одуванчики.

Отец пил, но работал, тогда можно было так. Сестра родилась, спала в корыте оцинкованном. В те годы голодно что-то совсем было. Мне было девять лет, а сестре три. Помню, как мама плакала. Это был день аванса. Мы сидели с сестрой у окна и смотрели на марь, ждали маму. В такой день она всегда приносила что-нибудь вкусное. Еда всегда была вкусная. Долго нет матери, уже вечереет, сестра ревет, просит кушать. Я плохо тогда поступил. Достал из подпола последнюю банку тушенки, которая была без надписи и в солидоле, и мы ее съели. Мама пришла поздно, аванс не дали. Она открыла подпол, опустила туда ноги и стала плакать.

Вспоминайте материнские слезы.

Третий класс в школе. Сижу за одной партой с дружком Санькой. Сегодня сочинение, тема: «Кем хотите стать?». На доске примеры профессий: космонавт, летчик, пограничник, милиционер. Все какое-то не наше. У меня мама – кочегар, а у него мама – завсклад. Я любил к Сашке в гости ходить, он частенько мне за майку с вазы высыпал конфеты и в дверь выталкивал, чтобы мать его не увидела. Я раз у своей мамы спросил, почему у них всегда конфеты и печенья в вазе, много всего. Мама ответила: «Придет время, сынок, Бог даст тебе конфеты, а пока скушай морковку». Добрый Санька позже в «ремеслухе» убил мастера заточкой из напильника и сгинул в лагерях. Мать его умерла, а дом сгорел. Как-то так.

В километре от дома – клуб. Фильмы там крутили все для взрослых, но зато там была библиотека и при ней очень добрая женщина, чьего имени я не помню. Там я зашагал по всему миру. Майн Рид, Джек Лондон, Марк Твен, Р. Льюис Стивенсон, Конан Дойл, появились Куприн, Чехов, Сервантес, Стендаль и Золя. Т. Драйзер только чего стоил, даже то, чего не понимал, было интересно, как радио в полусне. Было много книг до четырнадцати лет.

***

А рыбалка – это любовь всей жизни. В продаже рыбы не было, куда ни посмотришь – везде море. Только это ЗП, всю береговую линию охраняли, запрещено было иметь даже захудалую лодку. Может, не всем? Ходили с друзьями на озеро, за десять километров, по захудалой дороге, в сапожищах, гальянов ловили, жарили на костре и закусывали зеленой брусникой. Всегда допоздна. В сумерках выбирались на дорогу и всматривались вдаль. Если видели столб пыли, значит, уедем. Ни один грузовик не пройдет мимо детей в лесу. В кабину самосвала порой нас, рядом с шофером, умещалось еще пятеро. Да еще и с бардачка угостят погрызенным куском хлеба.

И еще была забава – мы готовились к ней всю зиму. В проулке к чему-то и как-то было прилеплено жилье с одним маленьким оконцем. Там жил дед, очень старый, и звали его Чапай. Имени настоящего, наверное, и не знал никто. Легенда была, что он у Василия Ивановича служил в дивизии. То ли умер он, то ли повесился, нам, пацанам, было неведомо, но в его халабуде мы нашли ружье, одноствольное, сломанное. Долго мы его ладили, ржавчину чистили, отмачивали в керосине. Ставили гвоздь вместо бойка и стреляли. С чего только стрелять? Всю зиму готовили патроны шестнадцатого калибра, успевали снарядить две-три гильзы, серые от спичек, с пыжами из старых валенок и рублеными гвоздями. Самое сложное было – это капсюли, добывали их из разных источников, потом забивали ложкой. Помято получалось, но работало.

Потом, когда на мари сходил снег, из-под него появлялись поля прошлогодней клюквы, и к нам, почти под огороды, каждый год прилетали какие-то странные птицы похожие на куликов, только здоровые, как утки, но с длинными, загнутыми носами. Они, наверное, с неделю гуляли здоровыми стаями по клюквенным россыпям. Один из нас с ружьем ложился в воду между кочками, а остальные гнали на него этих птиц, а те и не взлетали выше метра. Если налетали на засаду, и все срабатывало, то первое и главное было – спрятать ружье. На выстрел прилетал участковый и его активисты. Потом пир у костра – суп из птицы и хлеб с черничным вареньем.