Валерий Горелов - Вразумление красным и комфорт проживания

Слава героям!

***

В 1804 году посольство России в Японии, предпринятое на самом высоком уровне, потерпело неудачу. Япония в категорической форме отказалась вступать в какие-либо отношения с Россией, в том числе, и в торговые. В определенной мере отказ Японии был продиктован боязнью распространения в стране «еретической» христианской религии. Понимая крайнюю заинтересованность России в открытии водного пути по реке Амур к берегу моря, японцы сами начали активное исследование и внедрение в эти территории. В 1808 году туда были отправлены путешественники – разведчики Мацуда Дэнюуроо и Мамиа Рензоо. Дэнюуроо направился вдоль западного берега Сахалина, а Мамиа Рензоо вдоль побережья в восточном направлении. Дэнюуроо удалось добраться до мыса Лах. Он видел на противоположном берегу пролива материк. Мамиа Рензоо перевалил сахалинский хребет, и они еще раз, вдвоем, прошли до мыса Лах. То, что Мамиа Рензоо прошел еще раз путем предшественника, имело свои причины. К этому его побудил рассказ Дэнюуроо об услышанном от гиляков и сделанные им зарисовки. Добравшегося до мыса Лах и его людей местные аборигены-гиляки, без сомнения, приняли за маньчжуров, которые им досаждали в землях Амурского лимана, периодически, крупными отрядами, нападая на их стойбища. В исторических миграциях гиляков с Сахалина на Амур эти причины тоже имели свое место. Зимой маньчжуров не было на Амуре, а летом на Сахалине.

***

Встретили японцев с большой опаской, но те не высказывали враждебных намерений, и гиляки – люди добрые, честные и с достоинством, прятали своих идолов от чужих глаз, но были болтливыми. Они рассказали о золотом боге «бородатых людей», которого их далекие предки привезли с Амура. Теперь духи повелевали хранить бога «бородатых людей», пока они за ним не явятся. А хранители сейчас не их племя, а то, что сейчас на севере, где вождем стал правнук большого вождя Паяна, привезшего золотого бога. Не все гиляки видели его, но кто-то видел. С их слов Мацуда и сделал рисунки, которые позже привели в обморочное состояние губернатора Сирапуси. На одном рисунке был ящик – ковчег с непонятным гербом в центре. На втором – христианский Крест во всей своей великолепной геометрии, с якорем на цати. Величины он был с ростом сравнимый.

То, что Мамиа Рензоо прошел еще раз до мыса Лах, ничего не прибавило, кроме того, что из пепелища был поднят бог «людей бородатых». На север идти было поздно, исследователи и разведчики вернулись в Сирапуси на доклад к губернатору, провели там всю зиму и следующим летом получили повеление пройти земли северных дикарей до материкового берега Амура. Задача – доставить в империю или, в крайнем случае, уничтожить, как будто и не было русских христиан на земле гиляков. Мамиа Рензоо пошел по западному побережью до мыса Лах, дальше до Погибей, самого узкого места пролива, Теньги, Чангай и встал на Ланграх, напротив входа Амура в пролив. Лед еще не отошел, а шиповник уже вовсю цвел.

***

Собралось нас на привокзальной площадке много, дежурная сегодня добрая, сидит, глядит на нас в окошко, черный телефон охраняет. Вечер не жаркий, но и не холодный. Пацаны кто в чем, девчонки в платьицах и со скакалками. Гитарист Колька настраивает инструмент, разучивает «Есть такой парень», нескладная такая песня, но со смыслом, и девчонкам нравится. Рядом с вокзалом – гараж из серых деревянных досок, в нем стоят коляски с моторами путевых обходчиков. Они их руками ставили на рельсы, и чух-чух – двигались по железке.

В этих гаражах все и началось. Еще только вечерело, когда раздался сильный металлический лязг со стороны гаража. Ломом вырвали пробой с гаражных ворот. Туда вламывались трое дядек, почему-то в майках и заправленных в сапоги штанах. Телефон-то, оказывается, не работал. Добрая дежурная бегала вдоль вокзальчика и кричала, истошно кричала. Мы тоже, всем своим детским коллективом показывали, что видим злоумышленников. Они наплевали. Крошечный вокзальчик и гараж разделяла куча угля с увестистыми кусками, и они пошли в ход. Трое вытаскивали технику и мостили ее на рельсы, а мы их бомбардировали. Попали удачно раз-два и разозлили, кинулись они на нас. Мы врассыпную. Меня поймали за рубаху, она сразу порвалась. Затащили в гараж, там горела тусклая лампочка, я огрызался и обзывал их соответственно. Меня привязали веревкой к железному верстаку. Дядьки были недобрые. Особенно тот, что с синей наколкой на лице:

– Сейчас выебем тебя, сопляк, – процедил он сквозь металлические с налетом зубы, источая отвратительный запах изо рта.

Веревка-то была случайная или гнилая, и даже от моих слабых усилий просто развалилась. Я метнулся в угол, знал, зачем. Там стояла старая черная шпала, а в нее, на уровне моих глаз, был воткнут здоровенный сапожный нож. У моего отца был такой, только маленький, из старого полотна по металлу, заточенный наискось, как бритва. Этот же был с полметра высотой, обмотанный черной изолентой. Нож-косяк. Двое кинулись за мной, и любитель мальчиков первый получил в живот, согнулся, дернулся и сам себя распорол. Мгновенно все стало липким. Второй, при попытке схватить меня за горло, был распорот от плеча до кисти, он завыл дико. Третий, очумевший, пытался проскочить к выходу и получил удар в спину. Дежурная все же где-то позвонила, и двух милиционеров я встретил в угольной куче, весь в крови, с оружием дикарей в руках. Вокруг было тихо-тихо. Лица моих друзей, свет одинокого фонаря на крылечке вокзальчика и черный «бобик» с красной полосой…

Потом было много чего: тюрьма, допросы, очные ставки, призывы признаться и покаяться. Выводы следователя: пришел с ножом, напал и покалечил граждан, УК РСФСР, ст. 108, ч. 2 «Тяжелые телесные повреждения», до 12 лет заключения. Чуть меньше, чем я уже прожил на земле. Был кабинет судьи, мама плачет, я плачу, и судья плачет. У судьи очень серьезная фамилия. Сама из Москвы, школа с золотой медалью, красный диплом юридического факультета МГУ им. Ломоносова, и вот, она народный судья у нас, в жопе. Наверное, дочка Арбата.

«Безвинно покалеченные» мной люди оказались совсем непростыми. Это обитатели нашего первого лагпункта – лагеря с давними традициями. У нас такие были места, от первого до пятого лагпункта и районы типа Лагури, и даже район с названием «Дамир». Они-то оказались активными общественниками и участниками лагерной редколлегии, хотя и сидевшие не первый раз за садизм и трупы. Мама плакала от горя, а судья от какого-то неженского бессилия. Она-то во всем разобралась, только была беспомощна что-либо изменить. Но ревела она по-бабьи, глядя на мою тщедушную фигуру. Очень уже давно системы лагерей стали основой и фундаментом успехов, а на этой-то земле они были справа от райкома партии. А может быть, райком был от них слева? У нас все это жило и цвело красным-красным, а на красном – серп и молот. Те дяди, оказывается, выполняли особое задание руководства. В случае признания судьей их вины могла пострадать репутация того самого руководства. Они ночью должны были вывезти в порт что-то и как-то приобретенное тем же начальством. А на их пути встал сопливый, кривоногий непионер и некомсомолец. Просто убогая тень их великой и прославленной в боях страны.