Сара Уотерс - Близость

– Ну вот и все, чертовка ты этакая! – наконец выдохнула мисс Ридли. – Ох же и волосища у тебя, в кулак едва ухватишь!

Она подняла руку с зажатым в ней толстенным пучком длинных черных волос, и приемщица пощупала пальцами пряди.

– Хороши, ой хороши! – восхитилась она. – Прям настоящий «испанский волос», как говорится. Мисс Маннинг, надо бы бечевкой перетянуть. Отменный шиньон выйдет, просто отменный! – Затем она повернулась к разъяренной девушке. – Ты глазищами-то не сверкай. Еще спасибо скажешь, когда через шесть лет получишь свои волосы обратно.

Мисс Маннинг принесла бечевку, волосы перевязали, и черноглазка вернулась на свое прежнее место на лавке. На шее у нее краснела царапина от ножниц.

С каждой минутой во мне нарастало чувство неловкости; арестантки украдкой, опасливо поглядывали на меня, словно пытаясь понять, какую страшную роль мне предстоит сыграть в дальнейшей их жизни здесь, в заточении. Немногим раньше, пытаясь управиться с буйной цыганочкой, мисс Ридли пропыхтела: «Стыд и срам вытворять такое! Перед добровольной-то посетительницей! Она ведь нипочем не навестит тебя теперь, когда увидела твой скверный нрав».

Покончив с делом, мисс Ридли отошла и вытерла руки о полотенце, а я тихо спросила у нее, что последует дальше. Обычным своим тоном она ответила, что сейчас женщины разденутся донага, дабы хорошенько вымыться в помывочной, а потом будут препровождены к тюремному врачу.

– Он проверит, нет ли у них чего с собой, – сказала надзирательница и пояснила, мол, иные женщины пытаются пронести в укромных своих местах самые разные предметы – ну там плитки табака или даже ножики.

После врачебного осмотра арестанткам выдают казенную одежду, затем перед ними произносит приветственно-наставительную речь мистер Шиллитоу или мисс Хэксби, а уже в камерах посещает тюремный капеллан мистер Дэбни.

– После чего, мэм, они целые сутки сидят одни, никаких визитеров. Это помогает им хорошенько осмыслить свои преступления.

Надзирательница повесила полотенце на стенной крючок и посмотрела мимо меня на несчастных арестанток на лавке.

– Так, теперь снимайте платья, – велела она. – Да поживее давайте!

Женщины, точно безропотные овцы, покорные своим стригалям, тотчас встали и принялись возиться с застежками одежды. Мисс Маннинг принесла четыре деревянных лотка и поставила перед ними. С минуту я наблюдала за сценой: юная поджигательница неловко стягивает корсаж, являя взорам грязную нижнюю сорочку; цыганочка поднимает руки, показывая темные подмышки, а потом стыдливо и беспомощно отворачивается, расстегивая крючки корсета.

Мисс Ридли наклонилась ко мне и спросила:

– Пойдете в помывочную, мэм, посмотреть, как они моются?

Ее дыхание обдало мою щеку, я моргнула и отвела глаза в сторону.

Нет, ответила я, в помывочную не пойду, а пожалуй, проследую сейчас в жилое отделение. Надзирательница выпрямилась, губы у нее чуть дернулись, а в блеклых безресничных глазах промелькнуло что-то вроде мрачного удовлетворения или насмешки.

Однако сказала она лишь:

– Как вам угодно, мэм.

Не глядя больше на арестанток, я вышла прочь. Мисс Ридли окликнула надзирательницу, проходившую мимо по коридору, и велела ей проводить меня в собственно тюрьму. По пути я увидела через одну приоткрытую дверь помещение, служившее, вероятно, приемной врача: унылую комнату с высокой деревянной кушеткой наподобие медицинской и столом с разложенными на нем инструментами. Находившийся там мужчина – сам врач, полагаю, – не обратил на нас внимания: он стоял чуть внаклонку над настольной лампой и подстригал ногти.

Сопровождавшую меня женщину звали мисс Брюер. Она молодая – слишком уж молодая для матроны, подумалось мне. Однако выяснилось, что мисс Брюер – не матрона в обычном смысле слова, а секретарь капеллана. Она носит пелерину другого цвета, чем надзирательницы в блоках, манеры у нее благовоспитаннее и речь мягче. Помимо прочих своих обязанностей, она заведует почтой заключенных. В Миллбанке арестанткам разрешается отправить и получить одно письмо в два месяца, но камер здесь так много, что почту приходится разносить практически каждый день. Она сказала, что работа у нее приятная – самая приятная во всей тюрьме. Никогда не надоедает видеть, как озаряются лица женщин, когда останавливаешься перед камерой и вручаешь письмо.

Я и сама увидела это, поскольку мисс Брюер как раз направлялась разносить почту, и я пошла с ней. Женщины, которых она подзывала, вскрикивали от радости, хватали просунутые через решетку письма и порой порывисто прижимали к груди или к губам. Лишь одна побледнела от страха при нашем приближении.

– Для вас ничего нет, Бэнкс, не пугайтесь, – поспешно сказала мисс Брюер и негромко пояснила мне, что у этой арестантки сестра совсем плоха и она со дня на день ждет печального известия.

Вот единственная неприятная часть работы, вздохнула мисс Брюер. Для нее будет крайне огорчительно принести такое письмо – «ведь я, разумеется, узнаю его содержание раньше, чем Бэнкс». Все письма, получаемые и отправляемые арестантками, проходят через контору капеллана, где обязательно проверяются мистером Дэбни или самой мисс Брюер.

– О, так, значит, вам известно про этих женщин решительно все! – воскликнула я. – Все их секреты, все планы…

Она покраснела, как если бы никогда прежде не смотрела на дело под таким углом.

– Всю корреспонденцию надлежит прочитывать, – ответила она. – Таковы правила. Но пишут, знаете ли, в основном о вещах самых что ни на есть обычных.

Мы поднялись по башенной лестнице на третий этаж, миновав дисциплинарные блоки, и здесь я вдруг задалась кое-каким вопросом. Пачка писем становилась все тоньше. Одно из них было для пожилой арестантки Эллен Пауэр. Взглянув на него, а потом на меня, она подмигнула:

– От внученьки моей. Не забывает старуху.

Мы уже приближались к повороту коридора, когда я наконец придвинулась вплотную к мисс Брюер и спросила, а нет ли письма для Селины Доус. Она удивленно хлопнула глазами. Для Доус? Нет, ничего! Как странно, что я спросила: ведь это чуть ли не единственная заключенная, которая никогда не получает писем.

– Никогда? – переспросила я.

– Никогда, – подтвердила мисс Брюер.

Получала ли Доус письма в самом начале своего срока, она не знает, поскольку тогда еще не служила здесь. Но в течение последнего года эта узница точно не получила и не отправила ни единого письма.

– Неужели же у нее нет ни друзей никаких, ни родственников, которые помнили бы о ней? – спросила я.

Мисс Брюер пожала плечами:

– Если таковые и были когда-нибудь, она порвала всякие отношения с ними либо же они сами полностью отреклись от нее. – Улыбка ее стала натянутой. – Иные из здешних женщин, видите ли, хранят свои секреты при себе…