Пьер-Луи Ганьон - Исчезновение Ивана Бунина

– Случайно, не Мережковского? – стараясь скрыть неприязнь, выдавила Коллонтай.

– Вы очень догадливы…

Коллонтай помнила о нем все время, но была уверена, что сумела вывести Мережковского из игры. Как получилось, что его имя всплыло вновь? Известностью Мережковский уступал Бунину, однако его исторические романы «Смерть богов. Отступник Юлиан» и «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» пользовались популярностью не только в славянофильских литературных кругах.

Услышав о Мережковском, Александра Коллонтай позволила себе слегка скривиться. Узнать от норвежского писателя, что сразу два российских изгнанника, к тому же злостных врага советской власти, в следующем году претендуют на Нобелевскую премию по литературе, – для одного вечера это было чересчур! Расстроенная, она нервно поправляла прическу.

Коллонтай продолжала слушать Гамсуна, который все пел дифирамбы ее крамольным соотечественникам. Через несколько минут она с раздражением осознала, что ей все труднее выносить его болтовню. Она смотрела на собеседника, но видела только его карикатурно гигантский, прыгающий вверх-вниз кадык… Неужели Гамсун не понимает, что ставит ее в трудное положение? Вот идиот!

Но настоящий шок у нее вызвали не безудержные словоизлияния Гамсуна и даже не его гусарская бравада, а его одобрительные высказывания о нацистах и неприкрытая поддержка Адольфа Гитлера.

– Когда поеду в Берлин, обязательно постараюсь встретиться с Гитлером, – простодушно признался норвежец. – Друзья обещали меня с ним познакомить. Я восхищаюсь фюрером.

Его откровенно ксенофобские речи разозлили Коллонтай не меньше, чем восхваления в адрес Мережковского и поддержка кандидатуры Бунина – Гамсун сам себя записал в его неформальные покровители. Ее терпению наступил конец.

Рассерженная толстокожестью Гамсуна, Коллонтай огляделась по сторонам в поисках кого-нибудь, кто был более дружелюбно настроен ее стране. Ее взгляд упал на посла Французской Республики, Шарля де Ла-Мотт-Сен-Пьера.

Прощаясь с Гамсуном, она театрально погрозила ему пальчиком, а затем звонко чмокнула в щеку. Коллонтай не собиралась портить отношения с этим записным сплетником, который был в курсе всех мелких и крупных интриг, затевавшихся за кулисами Шведской академии.

– До встречи, – шепнула она на ухо Гамсуну.

– Буду счастлив. Может быть, после приема?

Ее следующим собеседником стал Ла-Мотт-Сен-Пьер. С этим утонченным аристократом она сблизилась сразу по приезде в Стокгольм. Парижского дипломата Ла-Мотт-Сен-Пьера, уже давно занимавшего ответственные должности во французском МИДе, явно не вдохновляла жизнь в шведской столице, которую некоторые в насмешку называли Северной Венецией.

Сен-Пьер пустился в рассуждения на тему «в какой стране лучше жить», а Коллонтай думала о том, что в ближайшие месяцы ее ждут великолепные дипломатические приемы во французском посольстве, на которые, по обыкновению, там не жалели средств.

– Все эти северные дали для таких людей, как мы, прямо скажем – не рай, – разливался Сен-Пьер. – Дайте нам праздник! Иначе как выжить в этом мерзком климате, помноженном вдобавок на шведский неповоротливый протестантизм?

Уже через несколько минут Коллонтай перестала слушать. Демагогические речи Сен-Пьера она давно знала наизусть. К тому же француз на все лады расхваливал своего соотечественника Поля Валери, заверяя, что именно он в следующем году получит Нобелевскую премию.

Сен-Пьер делал вид, будто не замечает, как советский полпред норовит ввернуть в разговор имя Максима Горького. «Уж если кто и может соперничать с Полем Валери, то только Иван Бунин», – добавил он. После этих слов вконец раздосадованная Коллонтай повернулась к оказавшемуся рядом представителю Великобритании и завела светскую беседу с ним.

Английский посланник был ей симпатичен. Этот образцовый джентльмен чем-то напоминал Коллонтай испанских князей, с которыми она подружилась во время своего недолгого пребывания в Мехико. Самоуверенный англичанин был всегда не прочь посмеяться над чужими недостатками.

До недавнего назначения в Стокгольм он занимал консульскую должность в Ленинграде. Жизнь в бывшей царской столице стала тяжелой, поделился он своими впечатлениями. Изможденные лица прохожих свидетельствуют о том, что люди элементарно недоедают. В стране победила революция, а в общественных местах и скверах толпятся нищие и бездомные. Многие просят милостыню.

Может быть, он специально подначивал ее, добиваясь, чтобы обычно невозмутимая Коллонтай вышла из себя? Она не повела и бровью. Коллонтай приезжала в Москву и, конечно, знала о трудностях, с которыми каждый день сталкивались ее сограждане. Однако в центре города, особенно на Спиридоновке, где располагался Народный комиссариат по иностранным делам, ничто не напоминало об этих невзгодах.

Коллонтай знала также, что в стране сформировалась новая знать, занявшая роскошные особняки, конфискованные государством у дворян, промышленников и прочих миллионеров. В этих особняках ныне проводили банкеты и устраивали пышные празднества.

Советский полпред решила сменить тему разговора. Конечно, ей не нравилось такое положение дел. Она презирала нуворишей, нагло выставляющих напоказ свои буржуазные манеры, однако она не могла не признать, что сама – занятный парадокс! – принадлежит к привилегированному классу, созданному существующей системой.

Коллонтай заговорила о Голсуорси и о том, какая честь оказана Великобритании Нобелевским комитетом. Дипломат удовлетворенно кивнул головой, однако не лишил себя удовольствия отпустить шпильку:

– Что подумали бы об этой церемонии Шекспир и Мольер? Как все же смешны эти скандинавские аристократы! Слава богу, у них есть для развлечения хотя бы эта премия, иначе о них и вовсе никто никогда не вспомнил бы.

Англичанина увлек за собой знакомый, и советский полпред осталась в обществе откуда-то вынырнувшего финского дипломата. Низкорослый, тщедушный и к тому же рябой посланец Хельсинки мало интересовал Коллонтай. В мужчинах она ценила напор и силу.

Финн привычно начал жаловаться на Республику Советов. Всякий раз, встречая Коллонтай на светском приеме, этот брюзга принимался донимать ее рассуждениями относительно спорных вопросов между правительствами их стран. Факт оставался фактом: граница между СССР и Финляндией протянулась на сотни километров и проходила неподалеку от Ленинграда.

Дипломат опасался повторения событий гражданской войны 1918 года. В то смутное время Россия воспользовалась своим положением, чтобы напасть на Финляндию, ранее входившую в состав Российской империи. Финны тогда оказали яростное сопротивление, и представитель Хельсинки не упускал случая, чтобы лишний раз напомнить об отваге соотечественников.