Галина Вервейко - Кшесинская и Романовы. Жизнь в изгнании. Документальная повесть-роман

Писателя постоянно мучили мысли о судьбе России: «Какая чепуха! Был народ в 160 миллионов численностью, владевший шестой частью земного шара, и какой частью? – поистине сказочно-богатой и со сказочной быстротой процветавшей! – и вот этому народу сто лет долбили, что единственное его спасение – это отнять у тысячи помещиков те десятины, которые и так не по дням, а по часам таяли в их руках!»

Дальше идут записи июня 1919 года.

«Колчак признан Антантой Верховным Правителем России. В „Известиях“ похабная статья: „Ты скажи нам, гадина, сколько тебе дадено?“ Чёрт с ними. Перекрестился с радостными слезами».

«Говорят, что в Одессу присланы петербургские матросы, беспощаднейшие звери. И, правда, матросов стало в городе больше и вида они нового, раструбы их штанов чудовищные. Вообще очень страшно по улицам ходить. Часовые все играют винтовками, – того гляди, застрелит. Поминутно видишь – два хулигана стоят на панели и разбирают браунинг.

После обеда были у пушки на бульваре. Кучки, беседы, агитация – всё на тему о зверствах белогвардейцев, а какой-нибудь солдат повествует о своей прежней службе; всё одно: как начальники «всё себе в карман клали» – дальше кармана у этих скотов фантазия не идёт.

– А Перемышль генералы за десять тысяч продали, – говорит один, – я это дело хорошо знаю, сам там был».

Лето 1919 годаещё теплилось надеждами: «Сумасшедшие слухи о Деникине, об его успехах. Решается судьба России».

Народ жил в страхе, повсюду в населённых пунктах шли расстрелы. «В Харькове «приняты чрезвычайные меры» – против чего? – и все эти меры сводятся к одному – к расстрелу «на месте». В Одессе расстреляно еще 15 человек (опубликован список). Из Одессы отправлено «два поезда с подарками защитникам Петербурга», то есть с продовольствием (а Одесса сама дохнет с голоду). Нынче ночью арестовано много поляков, – как заложников, из боязни, что «после заключения мира в Версале на Одессу двинутся поляки и немцы».

Харьковбыл одним из древнейших русских городов. В документах впервые о нём упоминалось в 1654 году. Он был расположен на реке Харьков и начал строиться в царствование царя Алексея Михайловича. Через три года царь подписал указ об учреждении Харьковского воеводства. Через столетие город стал центром учреждённой Харьковской губернии. С 1917 по 1919 годы в Харькове несколько раз менялась власть. Советскую власть здесь пришлось устанавливать трижды.

«В меньшевистской газете «Южный Рабочий», издававшейся в Одессе прошлой зимой, известный меньшевик Богданов рассказывал о том, как образовался знаменитый совет рабочих и солдатских депутатов:

– Пришли Суханов-Гиммер и Стеклов, никем не выбранные, никем не уполномоченные, и объявили себя во главе этого ещё несуществующего совета!»

На Юге страны продолжалось уничтожение ни в чём не повинной интеллигенции. «В Киеве „проведение в жизнь красного террора“ продолжается; убито, между прочим, ещё несколько профессоров, среди них знаменитый диагност Яновский».

Бунин констатировал в своих записках и такие факты: «Теперь в деревне матери так пугают детей:

– Цыц! А то виддам в Одессу в коммунию!»

Власть во время гражданской войны переходила из рук в руки, иногда народ терялся: кто сегодня у власти, кому подчиняться, на чью сторону встать? «Да и как не сбиться? В один голос говорят, что вчера состоялось тайное заседание, на котором было решено, что положение отчаянное, что надо уходить в подполье и оттуда всячески губить деникинцев, когда они придут, – втираясь в их среду, разлагая их, подкупая, спаивая, натравливая на всяческое безобразие, надевая на себя добровольческую форму и крича то «Боже царя храни», то «бей жидов».

Люди в Одессе надеялись на то, что город от «красных» очистят «белые». «Впрочем, может быть, и правда готовятся бежать. Грабеж идёт страшный. Наиболее верным „коммунистам“ раздают без счёта что попало: чай, кофе, табак, вино. Вина, однако, осталось, по слухам, мало, почти всё выпили матросы (которым особенно нравится, как говорят, коньяк Мартель). А ведь и до сих пор приходилось доказывать, что эти каторжные гориллы умирают вовсе не за революцию, а за Мартель».

Бунина возмущали разбойничьи нападения, которые оправдывались революцией. «Мужики, разгромившие осенью семнадцатого года одну помещичью усадьбу под Ельцом, ощипали, оборвали для потехи перья с живых павлинов и пустили их, окровавленных, летать, метаться, тыкаться с пронзительными криками куда попало.

Но что за беда! Вот Павел Юшкевич уверяет, что «к революции нельзя подходить с уголовной меркой», что содрогаться от этих павлинов – «обывательщина».

Павел Соломонович Юшкевич был на год младше Кшесинской. Родился в Одессе в 1873 году. Он был известен в столицах как философ и переводчик, имел меньшевистские взгляды. Брат Семёна Соломоновича Юшкевича.

«Революционные» матросы вели себя не лучше простых мужиков в деревнях: «Говорят, матросы, присланные к нам из Петербурга, совсем осатанели от пьянства, от кокаина, от своеволия. Пьяные, врываются к заключенным в чрезвычайке без приказов начальства и убивают кого попало. Недавно кинулись убивать какую-то женщину с ребёнком. Она молила, чтобы её пощадили ради ребёнка, но матросы крикнули: „Не беспокойся, дадим и ему маслинку!“ – и застрелили и его. Для потехи выгоняют заключённых во двор и заставляют бегать, а сами стреляют, нарочно делая промахи».

Бунин отмечал, что очень странно вели себя красноармейцы и в то время, когда уже теряли власть. «Рассказывали: когда в прошлом году пришли в Одессу немцы, «товарищи» вскоре стали просить у них разрешения устроить бал до утра. Немец комендант с презрением пожал плечами: «Удивительная страна Россия! Чего ей так весело?»

В Одессе люди страдали от голода, хотя вокруг в сёлах был отменный урожай. Крестьяне не хотели отдавать его новым властям, отчего страдали обычные горожане. «А насчет „горшка с обедом“ дело плохо. У нас по крайней мере от недоедания всё время голова кружится. На базаре целые толпы торгующих старыми вещами, сидящих прямо на камнях, на навозе, и только кое-где кучки гнилых овощей и картошек. Урожай в нынешнем году вокруг Одессы прямо библейский. Но мужики ничего не хотят везти, свиньям в корыто льют молоко, валят кабачки, а везти не хотят…»

Такая жизнь для Бунина, как и многих русских людей, была невыносима. И однажды он принял решение уехать в эмиграцию. «А потом я плакал слезами и лютого горя и какого-то болезненного восторга, оставив за собой и Россию, и всю свою прежнюю жизнь, перешагнув новую русскую границу, границу в Орше, вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно и с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были затоплены буквально все станции, начиная от самой Москвы и до самой Орши…»