Юзеф Крашевский - Король холопов

– Это было бы большим несчастием и вместе с тем большим счастьем. Эта женщина дьявольски умна; ее ум мог бы пригодиться. Она хороша, молода, король мог бы сильно к ней привязаться.

К концу речи голос Левко совсем упал, на глазах показались слезы.

– Да, женщина все может, – продолжал он, как бы разговаривая сам с собою. – Кто знает? Это было бы страшно тяжело для нас, но вы ведь слышали и читали, что мужчины отдавали свою жизнь для народа, почему же женщине не пожертвовать для него тем, что дороже жизни?

Вержинек ничего не ответил.

– Но если еще нет ничего, – воскликнул Левко, – то пусть и не будет! Я, я сам увезу ее, запру, но если это уж совершилось, я скажу ей – будь для своего народа Эсфирью, и мы простим тебе твой позор.

На следующий день они вместе отправились в Краков. Левко велел остановиться возле дома, в котором жила Эсфирь. Он не хотел ни видеться, ни советоваться с кем-либо, пока сам не переговорит с нею. С торжественным видом опекуна и судьи он вошел в комнату. Эсфирь, видевшая как он подъехал, поднялась навстречу к нему.

В ней нельзя было заметить никакого замешательства и тревоги при виде этого человека, который молча и грозно подошел к ней.

Она была одета богато и со вкусом, на лице отражались счастье и гордость. Приветствие с ее стороны было крайне холодным; она как бы догадывалась о предстоящем неприятном объяснении.

– Эсфирь! – произнес Левко каким-то деланным, не своим голосом; он знал ее еще ребенком и обыкновенно говорил с ней иначе. – Эсфирь! Я прихожу к тебе не как Левко, твой родственник и опекун, но как судья, как один из старейшин нашего рода. Скажи мне всю правду!

– Я никогда еще не унизила себя ложью, – спокойно ответила девушка, –спрашивай.

– Король… – начал Левко, пристально, глядя на нее. – Что это в городе рассказывают о тебе и о нем? Может ли это быть?

– Что рассказывают? – переспросила холодно девушка.

– Тебя называют его любовницей…

Он взглянул на нее пронизывающим взглядом; она не опустила глаз. Оба молчали, хотя, по-видимому, у девушки ответ был наготове.

– Король спас мне жизнь, – медленно произнесла она, – и он может распоряжаться этой жизнью и мной.

Из груди Левко вырвался стон.

– Так ты признаешься? – воскликнул он.

– Король полюбил меня, – говорила девушка, – а он может многое сделать для нашего народа. Я к нему почувствовала любовь и уважение.

Она опустила голову и развела руками. – Я ничего не отрицаю! Я горжусь этим! Левко плюнул и отступил на несколько шагов. Он сделал над собой усилие, чтобы сдержать себя и не произнести тут же проклятие. Девушка гордо и спокойно смотрела на него. Отойдя на несколько шагов, еврей бросился в кресло и закрыл руками лицо. Он оплакивал унижение и позор своей крови, но ни слова не произнес.

Эсфирь приблизилась к нему.

– Левко, успокойтесь, – промолвила она, – если в этом и есть позор, то он падает на меня одну, но я осталась верной дочерью Израиля; вы меня оторвать от него не можете, ибо вам пришлось бы опасаться его мести. Не плюйте на женщину, которая, быть может, облагодетельствует весь наш народ! Левко молчал, продолжая сидеть в том же положении. Наконец, он превозмог себя, открыл лицо и встал.

– Не стану тебя проклинать, – произнес он, – пусть Бог нам будет судьей! Ты держишь в своих руках сердце короля. Не бросай же его. Ни одна женщина не умела до сих пор привязать его к себе, не упускай его, удержи навсегда. Этим ты только заслужишь наше прощение.

– Прощение? – гордо повторила девушка. – Вы должны меня благодарить, а не прощать.

Левко опустил голову, как бы побежденный. Строгое выражение лица, с которым он явился сюда, мало-помалу пропадало. Он все больше превращался в еврея, считающего барыши от принесенной жертвы.

Эсфирь следила за этой переменой, как будто заранее была в ней уверена.

– Король тебя любит, – медленно начал Левко, – делать нечего, если оно так случилось. Кто знает? Быть может, это твое назначение. Сделай же так, чтобы он тебя горячо любил, будь для него всем, пусть он найдет в тебе то, что искал всю жизнь! Если он тебя бросит…

– Не бросит меня, – прервала Эсфирь. – Те, которых он брал и скоро покидал, не любили его так, как я. Он знает, что мое сердце принадлежит ему. Те любили его ради почета, богатства, власти, а я люблю в нем человека, а не монарха; но как король и владыка, он станет милостивым и для всего моего народа!

Левко слушал, наклонив голову. Он чувствовал, что стоящая перед ним женщина овладела сердцем короля не только благодаря своей красоте, но и уму, который проглядывался во всех ее словах.

Что же еще мог он сказать? Накинув плащ он уже собирался уходить, но Эсфирь его задержала.

– Левко! – сказала она. – Наши хотели придти ко мне, но я перед всеми закрыла дверь и тебя лишь одного впустила. Ты человек умный. Защити меня перед ними; скажи им, чтобы они меня не проклинали и не отталкивали от себя, чтобы напрасно не старались удалить меня от короля. Не принуждайте меня разорвать те нити, которые меня соединяют с вами. И не заставляйте меня уйти от вас.

Левко лишь кивнул головой, как будто ему трудно было выговорить слово, и молча вышел. Очутившись на улице, он остановился в колебании, не зная куда пойти: к своим или к Вержинеку. Сначала он отправился к краковскому раввину.

Вержинек, постоянно занятый торговыми и городскими делами, прождал его до вечера. Когда Левко вошел, он по его изменившемуся сморщенному лицу сразу догадался, что слухи оказались верными. Он не стал расспрашивать и ждал. Левко трудно было произнести слово, которого он все еще стыдился. Они долго так просидели, лишь изредка обмениваясь короткими замечаниями о посторонних вещах, мало их интересовавших; один ждал вопроса, другой хотел услышать весть, но сам не спрашивал, не желая задеть больное место своего собеседника.

Они грустно смотрели друг на друга. Наконец, Левко поднял руку, ударил ею о другую и при этом вздохнул.

– Значит правда? – почти шепотом спросил Вержинек.

Еврей только кивнул головой.

– Если это так, – произнес хозяин дома, – то берегитесь препятствовать королю, вы его этим только восстановите против себя. Не предпринимайте ничего, не ропщите. И вы заслужите его расположение.

– Только, ради Бога, не невольте меня идти к нему ни сегодня, ни завтра, – отозвался Левко, – он по моему лицу догадался бы о скорби и о том горе, которое он причинил мне. А разве мы можем ему препятствовать? Можем ли негодовать? Мы? Которые за причиненные нам срам, за наше поношение, должны низко кланяться ему и быть благодарными.

Горькая улыбка искривила его лицо.

– Свершилось, делать нечего!

На другой день утром к Вержинеку пришел Сухвильк, который из всего, что слышал в королевском дворце, заключил, что эти прискорбные слухи были на чем-то основаны. Опечаленный, он пришел услышать подтверждение.