В. Волк-Карачевский - Тайна женского сердца

– Когда я вижу границы, в которые заключен человек со всеми порывами его страстной души, – продолжал Набулионе, возвращаясь к своему любимому «Вертеру» , – когда вижу, что человека заставляют жить только ради удовлетворения его потребностей, которые, в свою очередь, не имеют иной цели, кроме как только продлить его жалкое существование еще на некоторое время, еще хотя бы на одно мгновение, когда я понимаю, что ради этого низкого существования я должен заковать в цепи свой дух, я вижу, что я – всего лишь узник, заключенный в четырех стенах темницы этого презренного мира! И тогда я ухожу в самого себя и только внутри себя нахожу я целый мир, мечты и стремления! И как бы я ни был угнетен, какие бы сети ни опутывали меня, мое сердце, мое сознание жаждут сладостного чувства свободы и я понимаю, что должен навсегда покинуть эту темницу!

– Навсегда? – ощущая легкий холодок страха переспросила Королина, вдруг осознавая, о чем говорит ее кавалер.

Но семнадцатилетний поручик артиллерии уже не слышал ее слов.

– О, эта пустота, ужасная пустота, которую я чувствую в моей груди! Я готов разорвать себе грудь, прострелить себе мозг от мысли, что люди так мало значат друг для друга! Увы! Любовь, радость – разве это возможно? Каждый вечер я ложусь в постель с желанием и надеждой не проснуться уже никогда. Никогда! А утром открываю глаза и к своему ужасу вижу солнце и снова я несчастен! Перед моей душой падает занавес и сцены бесконечной жизни превращаются передо мной в бездну, уходят в пропасть вечно зияющей впереди могилы. Тоска давит мою грудь, отчаяние охватывает мою бедную душу. Вокруг меня небо и земля и я не вижу ничего другого, кроме раскрытой пасти невидимого чудовища, поглощающего дни и годы, пережевывающего людей и меня вместе с ними. Разве не в том судьба человека, чтобы страдать и пить свою горькую чашу? Зачем же притворяться, что эта чаша сладка? Зачем мне стыдиться своих истинных чувств, когда все мое существо колеблется между бытием и небытием, когда прошлое как молния над мрачной бездной освещает будущее, и все вокруг меня исчезает и весь мир гибнет вместе со мной? Что такое человек! Как бессилен он именно тогда, когда ему нужны силы, когда он порывается к бесконечному?! Ах, был ли до меня кто-нибудь так несчастен? О судьба! О человечество! Что делать мне в этом мире? – Набулионе отвлекся от «Вертера». – Если я все равно должен умереть, то не лучше ли самому убить себя? Ведь я стою на пороге этой жизни и она сулит мне только бесконечную цепь несчастий и унижений. О как далек человек от природы! О как прав Руссо! Как прав Сен-Пьер! Как труслив и подл, как раболепен человек! Нет! – Набулионе снова вернулся к «Вертеру» – Умереть! Умереть и прекратить это бессмысленное существование. Исчезнуть! Что это значит: умереть, исчезнуть? Умереть. Могила. Тесно и темно. Холодная земля…

Страстный, мрачный монолог Набулионе сначала производил сильное впечатление на Королину. Но он увлекся и говорил очень долго и Королине стало скучно. Она тоже когда-то пролистывала «Страдания молодого Вертера», но роман немецкого писателя Гете, которым зачитывались сентиментальные юноши, не отозвался в душе жизнерадостной девицы.

Она только-только вступает в жизнь, она красива и носит самые модные дорогие платья и принимает целый парад кавалеров, которые должны добиваться ее руки, ей хотелось смеяться, веселиться, кокетничать и танцевать – в том числе и вальс, когда партнер, волнительно положа руку на талию, вихрем кружит тебя по залу, а ты едва успеваешь переставлять ноги в изящных туфельках на счет и – раз, два, три, и – раз, два, три.

А тут могила, тесно и темно, холодная земля…

Королина остановилась у старого вишневого дерева, под ветвями, изогнувшимися от тяжести крупных спелых темно-красных плодов. Набулионе, увлеченный своими словами, ушел вперед. От «Вертера» он опять вернулся к Сен-Пьеру.

– Жизнь человека подобна башне, которую венчает смерть. Смерть это великое благо, это исцеляющая ночь, следующая за призрачным днем, полным глупых миражей, тревог и бесполезного страха смерти. Смерть избавляет человека от бедности, унижений, страха, болезней, мучительных терзаний и горестных потерь.

– Господин поручик, куда же вы ушли, – с нотками раздражения окликнула Королина своего кавалера. – Я хочу вишен.

– Я ушел? Куда? – остановился Набулионе. – Да, я только путешественник, странник на этой земле! Но разве человек может быть в этой жизни чем-то большим? – воскликнул юный философ, поворачиваясь к своей спутнице.

– Я хочу вишен! – почти рассердилась Королина.

Набулионе подошел к красавице и, все еще продолжая монолог, сказал уже своими словами:

– Всегда одинокий среди людей, я возвращаюсь к своим мечтам лишь наедине с самим собою.

– Я хочу вишен! – капризно топнула ножкой юная красавица.

Набулионе наклонил ветку – и спелые вишни оказались прямо перед Королиной: «О Боже, неужели он так глуп! Что же, я сама должна рвать эти вишни?» Но артиллерийский поручик наконец-то догадался, что от него требуется. Он сорвал вишенку, Королина чуть вытянула шею и приоткрыла ротик и он положил темно-красную ягоду в ее чуть-чуть припухлые, маленькие, но такие зовущие губки.

Королина съела вишню, изящно нежными пальчиками выбросила косточку и повторила все сначала. Но когда Набулионе положил ей в губы вишню, она наклонилась вперед, как бы предлагая ему взять своими губами из ее губ соблазнительно темно-красный маленький плод.

Поручик ничего не понял. Он сорвал себе с ветки вишню и съел ее. Тогда Королина незаметно подтолкнула языком свою вишенку и ягода упала прямо в глубокую ложбинку, разделяющую две тугие округлости ее груди, обнаженные глубоким вырезом легкого летнего платья.

Набулионе заметил это и, рассмеявшись, протянул ей взамен другую вишню. Поняв, что кавалер не решится достать упавшую вишню, Королина сделала это сама и уже без всякого интереса съела еще несколько вишен и заторопилась в дом, где ее, наверное, давно заждались к завтраку.

– Ах, мама, – сказала она мадам Грегуар за утренним кофе, отвечая на ее вопросительный взгляд, – он совершенно глупышка.

– Он ведь очень молод, – ответила мадам Грегуар дю Коломбье, – но этот неотесанный поручик не такой, как все. В нем что-то есть. Поверь мне.