Мариан Брандыс - Мария Валевская

Поездка в Финкенштейн была со стороны Марии актом большой смелости. Она же знала, чем рискует. В Варшаве вся история еще укладывалась в рамки приличий. Был муж, были кузины и подруги, были те или иные ширмы. Там все еще можно было повернуть вспять, от всего еще можно было отречься. Скандалезные любовные похождения случались с самыми высокопоставленными светскими дамами. После них прибегали к карантину, уезжая на два-три месяца в деревню, и все быстро забывалось. Но здесь возврата уже не было. Это означало разрыв с мужем, отказ от сына, прощание со всей прошлой жизнью.

Валевская как будто выговорила у Наполеона, что никто не узнает о ее пребывании в Финкенштейне. Император делал что мог, лишь бы исполнить ее желание. Спальня любовников и примыкающая к ней комната фаворитки были отделены от остального замка глухой стеной.

Пани Потоцкая, которая, я уже говорил, черпала свою информацию от ближайшей поверенной Марии, так что может считаться надежным свидетелем, приводит в своих воспоминаниях следующую деталь. Военный министр, маршал Александр Бертье, имеющий доступ к императору в любое время дня и ночи, как-то утром застал любовников за общим завтраком. Валевская успела юркнуть в соседнюю комнату, но компрометирующее доказательство в виде второго столового прибора осталось. Бертье, видя на подносе две чаши, позволил себе многозначительно улыбнуться. Наполеон за это так цыкнул на него, что, как пишет мемуаристка, тот «сразу же перешел к важному делу, которое его привело к императору, зарекшись на будущее злоупотреблять правом являться без предупреждения».

Несмотря на все старания Наполеона, сохранить тайну было явно нелегко. В главной квартире на каждом шагу встречались поляки. Почти ежедневно приезжал кто-нибудь из варшавского высшего света. Под окнами замка муштровали своих солдат офицеры только что сформированного гвардейского кавалерийского полка. Постоянно находились в Финкенштейне Юзеф Выбицкин, Александр Сапега, Винцентий Красиньский, Александр Рожнецкий. Часто приезжал Юзеф Зайончек и Станислав Костка-Потоцкий. Все они знали Валевскую лично, некоторые, например Ян Леон Ипполит Козетульский, давний сосед по Ловичу, и дружившие с Лончиньскими братья Томаш и Франтишек Лубеньские, относились к кругу ее близких знакомых. Кроме того, в Финкенштейне нес свою службу посвященный во все Бенедикт Юзеф Лончиньский, который охотно встречался с варшавскими друзьями.

Чтобы укрыться от людского любопытства, Марии приходилось прибегать к самым строгим ограничениям. Все три недели она ни разу не переступила порог своей добровольной тюрьмы. К окнам подходила, только тогда, когда были опущены жалюзи. Единственными лицами, которые видели ее, кроме императора, были обслуживающий ее камердинер Констан и мамелюк Рустан. «Она было обречена, – пишет Массой, – на жизнь, полную скуки… жила отшельницей, зависимой от воли и приказаний господина, без всякого общества, без всяких развлечений…». Но как из рассказа Массона, так и из свидетельств польских мемуаристов явствует, что это с виду беспросветное пребывание вовсе не было для Валевской тягостным. Случаются такие парадоксы, особенно в женских биографиях.

Причины приезда Марии в Финкенштейн по-разному Освещаются осведомленными лицами. Констан, Потоцкая и пользующиеся их показаниями биографы полагают, что Наполеон призвал ее к себе специальным письмом (склонный к поэтическим взлетам, Станислав Васылевский пишет даже о «золотистом гонце», который доставил из штаб-квартиры «призывную мольбу»); семейный биограф Орнано уверяет, что она поехала с политической миссией, поддавшись уговорам генерала Зайончека и брата, и только потом уже император уговорил ее остаться; Массон, главный комментатор воспоминаний Марии, кратко говорит, что она «должна была поехать», а это можно толковать по-разному, допуская и возможность, что еще раз был повторен «патриотический шантаж», пущенный в ход до этого в Варшаве. Но никто не пытается утверждать, что Валевская поехала в Финкенштейн потому, что была влюблена в Наполеона. Тогда она еще не была влюблена, это признает даже обожающий императора Массон.

Но приехав, она очутилась в необычной ситуации. Завеса тайны полностью оградила ее от внешнего мира, обрекая одновременно на интимное общение, на постоянное нахождение один на один с человеком гениальным, властным, необычайно впечатляющим и… в полном расцвете мужских сил. («Здоровье мое еще никогда не было таким хорошим… – писал в этот период Наполеон брату Жозефу. – Я стал лучшим любовником, чем раньше».) Марии был 21 год, и она, по сути дела, еще не знала любви. Потому что если и имел место тот девический предсвадебный роман, то хрупкое воспоминание о нем наверняка уже стерлось во время трехлетнего супружества с семидесятилетним камергером. В Варшаве Марию оберегал от любви к Наполеону шок, который она пережила в ту минуту, когда обожаемый освободитель превратился вдруг в настойчивого домогателя. Но в условиях Финкенштейна, в одиночестве и монотонии супружеского симбиоза, столь отличного от того, что имело место в Валевицах, она не могла долго оставаться пассивной к стихийному чувству любовника и вынуждена была в конце концов на это чувство ответить. Тот факт, что любовник был одновременно человеком, от которого зависело будущее ее родины, перестал мешать любви, он стал интегральным элементом. Это, вероятно, еще не была большая настоящая любовь, о которой мечтала до свадьбы юная Мария Лончиньская и которую пани Валевская познает только на склоне жизни, но измерять любовь вообще очень трудно. Во всяком случае известно, что Мария подарила Наполеону в память о пребывании в Финкенштейне кольцо с надписью: «Если перестанешь меня любить, не забудь, что я тебя люблю».

Для Наполеона мазурская идиллия также должна была стать необычайным событием. То, что в Варшаве императору могло казаться только мимолетной страстью, в Финкенштейне приобрело черты прочной связи и стало, как пишет Массон, «чисто сердечными отношениями».

Почти все биографы Наполеона подчеркивают, что роман с Валевской в его биографии является совершенно исключительным явлением. Польская фаворитка очаровала его и привязала к себе не только внешностью, но и – может быть, даже более того – своими внутренними качествами. И в мазурском уединении, за трехнедельное пребывание один на один император мог лучше оценить эти достоинства.

Анетка Потоцкая, основываясь на своей интимной информации, пространно рассуждает на тему, – часто потом используемую биографами, – «эпизода с шалями». Шали были как будто роскошные и даже весьма дорогие, прислал их в Финкенштейн в подарок императрице Жозефине персидский шах. Император пытался вручить чудесные шали Валевской. Но она не согласилась принять их, так же, как и драгоценности в Варшаве. Она не хотела ни шалей, ни бриллиантов. – «она хотела только Польши».