Валерий Марченко - Калинов мост

– Огурцов, – вмешался Агеев, сдерживая испуганную лошадь, – он правду говорит. Командуй своим убрать людей на чистое место.

Начальник Томского конвоя, вытаращив глаза, дёрнулся к лежавшим на земле людям, вернулся и, заматерившись на чём свет стоит, заорал:

– Конвой, слушай мою команду! Подъём! Людей к баракам! Петров, слышишь меня?

– Так точно, товарищ помкомвзвода, слышу, – откликнулся конвойный с рыхлой фигурой и животиком на выкат.

Назначенный Огурцовым исполнять обязанности командира отделения вместо утопшего Сидоренко, Петров оправдал доверие начальника конвоя.

– Какого хрена торчишь? – вскричал Огурцов. – Вперёд!

Петров кинулся к людям, отдавая команды на бегу:

– Встать! Кому говорю? Встать, живо! Направление движения – бараки! Там – стой и на землю! Шевелись, сволочи!

Люди вскочили, и, сбивая друг друга с ног, кинулись к дощатым сооружениям.

– Хорошо! Хорошо! Шевелись! Конвой, не отставать! Дед, какого хрена сидишь? Встать! Я кому говорю? Встать!

Петров взмахнул прикладом винтовки над головой старика.

– Какого…

И остановил замах оружием пролетарской справедливости, увидев обращённый в Небо иступленный взгляд бедолаги, просившего у Бога нечто для всех, подлежавших обесчеловечению в угодных нехристям условиях. Безумное выражение заросшего лица старца, шептавшего молитву Богу, остановило Петрова от решительных действий. Он остановился перед стоявшим на коленях стариком, вершившего молитву Богу: «Примирися, Благоутробне, к Тебе прибегаем, и богатыя щедроты Твоя ниспосли на ны, и помилуй рабы Твоя, яко благ и человеколюбец: да не попалит нас огнь ярости Твоея, ниже да снедает нас ярость молнии и громов Твоих: но обычное Твое употребивый благоутробие, укроти гнев Твой, и в благотишие воздух преложи, и солнечными лучами належащий мрак разсеки, и мглу в тишину претвори. Яко Бог милости, щедрот, и человеколюбия еси, и Тебе славу возсылаем Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь».

Окончив обращение к Господу, Лаврентий встал и, не замечая вылезших из орбит глаз Петрова, завершил молитвенный обряд уверованием в Добро:

– Всё обойдётся, обойдётся, – и, не спеша, пошёл за людьми, бежавшими к баракам под ослепительные вспышки молний.

– Ну, дед, смотри мне, – новоиспечённый командир конвойного отделения бросился следом за старцем, проклиная службу и нелёгкий денёк, принёсший много хлопот.

Неожиданно ветер прекратился. Молнии ещё бороздили небо, раскраивая его на куски вдоль и поперёк, грохотало так, что, казалось, мир перевернулся… Ни дуновения свежести с реки, приносившей хвойный запах скипидара, ничего, что всколыхнуло бы природу, замершую в ожидании наказания громонебесной стихией за провинность несчастных. Нырнул в дупло неясыть, не дождавшись болотной совы. Замер в изумлении кедрач.

Туча обволокла полгоризонта, раздался шум, он нарастал, приближался… Воздушная масса гнала перед собой пыль. И началось. На людей обрушился шквал дождевой воды, превратив вничто едва теплившиеся комочки живых существ. Сбившись кучками у бараков, они жались друг к дружке, испытывая неимоверный ужас от разразившейся грозы. Крестились женщины, прикрывая телами детей, метались мужики в темноте, взывая к Господу, чтобы облегчил страдания оказавшихся в неволе людей. И только дед Лаврентий, прижав ладони к груди, стоял под ливнем, принимая на себя неистовство разверзшийся стихии.

– Ничего, обойдётся, всё обойдётся, – шептал бескровными губами старик.

Ночная гроза была мощной, но скоротечной. Шквалистым фронтом прокатившись через Парабель, залитую ливу, грозовой фронт перевалил через Обь и пошёл на Парбы, Ласкино, Лапин Бор, будоража остяцкие юрты, охотничьи заимки, вырывая с корнями деревья. И слабел, помаленьку чах, выплеснув злость на тымско-кетские болота, утих, принеся прохладу в духоту и зной последних дней.

– Дед Лаврентий, чего это? Кричу, кричу, оглох что ли?

Мезенцев подбежал к старику.

– Нет, Лександра, с Господом беседовал. Вишь, что деется? Пронесло…

Александр развёл руками.

– Я уж думал, случилось что с нашим старцем, а он с Богом общался. Убьёт молнией, дед, электричество – страшная сила! Слышишь?

Старик пожевал губами.

– Не убило?

Бригадир, ещё находившийся под впечатлением прошедшей грозы, махнул рукой, что объяснять блаженному про электричество, не знавшему ни о плане ГОЭРЛО Ильича, ни о Волховской и Нижегородской гидроэлектростанциях, пущенных в прошлом году?

– Не убило, но в следующий раз, дед, может с грозой не повезти. Сила, неуправляемая человеком.

Лаврентий улыбнулся.

– Силы божьи, Лександр, управляются Господом. Он приводит их людям, и отводит от греха.

Дед зябко повёл плечами. Иссякнул вышний подъём старика. Всю дорогу от Ленинграда до Нарымской тайги поддерживал он людей в минуты печали, уныния, безысходности. На первый взгляд дед Лаврентий казался странным. С благодушными голубыми глазами, он чаще сидел, запрокинув голову к небу, шевелил губами, словно беседуя с небесными силами. Кто его знает? Может, они открывали ему пути выхода из сложных положений. Бывало, старик уходил в себя, раскачиваясь высохшим телом в такт одному ему слышимым мелодиям души и тела. Улыбаясь, предсказывал погоду на завтра, неделю, месяц, снимал сглаз, порчу, лечил чирьи. Люди обращались к Лаврентию часто и не только с головной болью, ячменём на глазу, к нему шли за советом и добрым словом.

Мезенцев сдружился с дедом ещё в Ленинграде. Забавная вышла история. Они оказались в одной партии выселенцев, отправляемых в Сибирь до станции Томск. На посадке в теплушку, утеплённый вагон для перевозки лошадей, у Александра, тяжело пережившего события, связанные с арестом и потерей родных, закружилась голова. Ухватившись за предплечье стоявшего рядом человека, он опустился на землю и потерял сознание. Пришёл в себя под стук колёс болтавшегося на рельсах вагона. Первое, что увидел Мезенцев, придя в себя от охвативших его сопереживаний, забитые людьми двухъярусные нары, печка-«буржуйка» с мятой жестяной трубой.

– Очнулся, бедолага? – улыбнулся сидевший рядом дедок и, не ожидая ответа Александра, утвердительно кивнул:

– Очну-у-у-улся. Будем знакомы: меня зовут Лаврентием. Поди старше твоих лет, сынок, значит, слушай меня, не ерепенься и лежи покойно. Болезня у тебя несложная, не исхудал, молодой – пройдёт. Котомка твоя вона где, всё на месте. Едем на поселение в дальние края. Соображай, путь-дорожка – не близкая, значит, надо приспособиться, чтобы выжить. Главное – держаться вместях, иначе пиши-пропало – передохнем ещё в пути. Мужик ты ничего, верно, из антилигентов будешь, значит, выберем старшим, бригадиром. К людям я пригляделся, ещё народец подберём покрепче, глядишь и выживем. Вона, вижу мужик лежит с бородой, кличут Иваном Щепёткиным, ничего, степенный, уважает себя. Его позовём.